В творческой копилке Евгении Казариной, артистки театра «Сфера», много
заметных ролей: ее можно увидеть в постановках по пьесам Чехова, Горького,
Островского, в советской драматургии Вампилова и Шукшина. Но сама эта
классически красивая актриса, чаще предстающая перед зрителями в амплуа
героини, выделяет другие спектакли, показывающие ее в непривычных образах. Для нее важен процесс познания себя и своих резервов, поиск новых путей в искусстве и обретение разнообразного опыта, обогащающего ее артистическую палитру.
– Вы родом из Долгопрудного. Это классическая история о том, как в маленьком
городе девочка мечтала стать актрисой?
– Девочка совсем не мечтала стать актрисой. Я росла очень замкнутым ребенком с кучей комплексов, мне трудно было общаться с незнакомыми, и, когда надо было сказать «здравствуйте», я не могла даже раскрыть рот. Я, наверное, много чем хотела бы заниматься, но страх нового и неизведанного меня останавливал. Мама не знала, куда бы меня отправить! Я занималась в художественной школе: там можно было молча сидеть и ни с кем не общаться, но у меня не очень получалось рисовать. А потом все произошло по классике: я училась в шестом или седьмом классе, когда подруга предложила пойти в только что открывшуюся театральную студию, и я решила – была не была! Конечно, нас взяли, потому что народу совсем не было – человек 20 (теперь эта студия выросла и превратилась в Детскую школу театрального искусства «Семь Я», где занимается множество детей). В итоге подруга сходила два-три раза и бросила, а Женя осталась надолго. Я шла бороться со своими страхами, и так вышло, что сцена – это совсем не страшно и даже круто.
– Когда пришло понимание, что это больше, чем досуг?
– Я в театралке пропадала днями и ночами, и родители ни слова не говорили про учебу (как ни странно, я все успевала). Но, учась в 10-м классе, я понимала, что пора
определяться с профессией. Мне нравилась физика и биология, я хотела связать жизнь с логопедией или психологией. В этот момент моего педагога в студии Аллу Леонидовну Смирнову пригласили в колледж при МГУКИ преподавать на режиссерском курсе, и она предложила мне попробовать поступить к ней. А я в режиссуре ничего не смыслю, с фантазией у меня плохо – я исполнитель. Но почему-то решилась, перешла на экстернат и параллельно училась у Аллы Леонидовны. Конечно, я понимала, что это совсем не мое, но не могла подвести педагога. А весной в обучении образовалось «окно», и ребята с нашего курса вдруг решили поступать в театральный вуз – даже не поступать, а просто потусоваться и посмотреть, что там и как. У меня были готовы одно стихотворение, басня и проза – больше ничего, но я пошла с ними за компанию. И опять все по классике: никто не поступил, кроме меня, причем сразу в два вуза – «Щепку» и «Щуку». Выбрать между ними было очень просто: щепкинские студенты сказали мне даже не думать, а идти только к ним. «Виктор Иванович Коршунов – это знаешь, кто?!» Конечно, знала, хотя тогда и не понимала его масштаба. Я решила, что если ты познаешь классическую школу, то сможешь и все остальное.
– А сомнительная и несправедливая слава Щепкинского училища как
ретроградного вуза вас не отпугивала?
– Не вижу ничего плохого в такой «архаике». Я не приемлю выпендрежа в творчестве.
Если это оправдано, красиво и стильно, можно выделиться, но, мне кажется, наше время как раз страдает от того, что нет основы, а сплошь какие-то штучки-дрючки. «Щепка» смотрит вглубь человека, ищет суть, а не форму. Мы же не ходили четыре года в кринолинах: да, был Островский, но были также и современные отрывки, и советская проза. Нас не загоняли в рамки классики, я не чувствовала себя обделенной чем-то новым и ярким. Помимо руководителя курса Виктора Коршунова у нас были замечательные педагоги – Наталия Алексеевна Петрова, Владимир Сергеевич Сулимов, Александр Ильич Шуйский, Александр Викторович Коршунов.
– Многие выпускники «Щепки» приходят в Малый театр. У вас тоже была такая
возможность?
– У меня были показы в разных театрах, в том числе и в РАМТе. Это театр моего детства, мне нравилось все, что я там видела, – не только в детские, но и в студенческие годы. А в Малом я играла в массовке, как и все наши студенты, но почему-то никогда не думала, что буду в нем работать – меня это даже пугало. Может, по своей природе я вообще не актриса, которая строит свой маршрут из точки А в точку Б. У меня такого не было, и с пеной у рта лезть вперед и расталкивать окружающих локтями я тоже не хочу. Я выбрала «Сферу», а она меня, потому что мы тут потихонечку творим искусство. Меня это вполне устраивает, мне не нужны короны и лавры. Я ведь здесь с третьего курса: во время учебы выпускала «Доходное место» в роли Полины, а Александр Викторович предложил прийти в театр после выпуска. Екатерина Ильинична Еланская дала «добро», с тех пор так я и продолжаю существовать на этой сцене. Если честно, чем дальше, тем яснее понимаю, что выбрала верно.
– Ваши юношеские представления о профессии совпали с тем, что есть на самом
деле?
– Как ни странно, да, совпали. У меня остались воспоминания детства: мы с мамой
собираемся и едем в Москву в театр, заходим в зал, слышим гул собирающегося народа. Уже в том возрасте я поняла, что театр – это таинство. Всегда был мандраж внутри, я ждала, когда откроется занавес, и думала: «Что я сейчас увижу?» Отчетливо помню стук каблуков по деревянной сцене. Меня это вводило в транс! После спектаклей я долго размышляла над персонажами, слушала свои впечатления. Эта тайная магия притянула меня, я не думала ни о чем другом, даже о перевоплощении. Мне кажется, я только на четвертом курсе и узнала о нем, поняла, за какие струны дергать.
В училище педагоги твердили нам: «Подумайте, это сложная профессия, это значит –
никакой семьи, день и ночь в театре, сплошные лишения…» Меня это не пугало. Сейчас мы с семьей хорошо уживаемся, мой внутренний мир спокоен. Наверное, если бы я хотела чего-то большего, стремилась бы выше, то ощутила бы тяжесть нашего труда, но мне в «Сфере» легко все давалось. Но! Если мои дети захотят выбрать актерство, я скажу – не надо. Особенно сыну.
– Актерство дарит целый мир, тем более, если у вас такое красивое амплуа –
героиня.
– Я в этом амплуа с института. Очень хочется из него выпрыгнуть! Конечно, героиня
может быть и «эге-гей!», но я в «Щепке» играла именно «голубых» и страдающих. Хотя я себя такой не ощущаю – это как раз то, от чего я хотела бы уйти. Мне еще Алла
Леонидовна говорила в театральной школе: «Не страдай!» Я с этим борюсь и не хочу,
чтобы это вылезало в моих ролях. Может, я просто не очень хорошая актриса, потому что пока вылезает, к сожалению. Главное, на сцене при этом не лить слез и не жалеть себя. В принципе, я всем довольна. Например, у меня была Полина в «Доходном месте» – прекрасная роль с амплитудой. В «Чудаках и занудах», казалось бы, странное распределение для меня. Симона – роль для Сони Реснянской, по ней нет вопросов, а как насчет Жени Казариной? Но именно этого и не хватает! Конечно, хочется сыграть Бабу-Ягу. Помню, в детстве я думала, что Том Сойер – вот крутая ролюга, где можно пошкодничать!
Но надо понимать, что постановка спектакля – это некое производство (хотя и
неправильно так говорить), и режиссер обязан показать зрителю то, что тот хочет видеть. А актеры-то хотят пробовать! Не у всех постановщиков есть возможность дать им этот шанс и предложить нечто кардинально другое. Потому что первое: нет времени возиться с артистом, чтобы он понял, что это не его, и второе: нельзя рисковать – пойдет или не пойдет, подставлять коллег, играющих в состав. Но, тем не менее, в моем списке есть Симона, Брет из «Фиесты», которая тоже не в моей природе. Режиссер Юля Беляева доверилась мне с этими персонажами. Может, что-то не получилось, но это колоссальный опыт и шаг вперед. И пусть зритель может сказать: «Не то! Это плохо и не нужно», – нужно! Нужно именно для меня, чтобы я поняла свой резерв.
– Но ведь не все режиссеры такие смелые, как Юлия Беляева.
– Я не особенно много работала с разными режиссерами. В моей жизни Александр
Викторович Коршунов – как маяк. Я попала к нему на самое первое прослушивание, он определил мою судьбу. Так я по жизни за ним и следую. Конечно, он меня раскрывает как актрису, по-другому и быть не может. Я ему обязана собой в этой профессии. Юля
Беляева, с кем мы делали несколько спектаклей, – режиссер, который дает пробовать, я ей за это благодарна. Если бы не она, я бы никогда не сыграла таких ролей. Не потому, что Александр Викторович не дал бы, а потому, что он видит меня иначе.
Сейчас наш театр стал приглашать разных постановщиков, но у меня как раз возникла жизненная пауза, и я пока в «стопе». Но, думаю, дальше что-то проявится. Я же тоже
расту внутренне, прибавляется опыт и возраст. Мне кажется, сегодня я нахожусь в стадии перехода из одних ролей в другие. Надеюсь, что-нибудь из этого выйдет.
Мне бы хотелось чего-нибудь более острого и яркого. Да даже в классических спектаклях – такого режиссерского решения, чтобы все ахнули и испугались. Хотя это тоже палка о двух концах. Повторюсь: я не вижу ничего плохого в традиционном решении. Например, играя в «Старшем сыне», я ощущаю тишину зала, который дышит вместе с тобой, и люди боятся пошевелиться в креслах. Вот для чего ты работаешь – для этой паузы. Александр Викторович ставит, зная картинку и форму. Он выстраивает роль, переходы, объясняет твои действия: «Ты должен чувствовать то-то и то-то, потому что дальше будет такое событие». Только и остается сказать: «Как верно! И как вы все это знаете?!» А это опыт. С Юлей Беляевой было иначе: каждый день творчества, придумок, проб. Некоторые мы сразу отвергали. «Афродита» для «Сферы» была очень новым спектаклем, в котором мы искали способ существования литературной прозы на сцене. Она состояла из двух частей: первая была полностью готова через два-три месяца, а вторая – не закончена за две недели до премьеры. У нас уже были придуманы подиумы и кожаные плащи, пластика, но Юля вдруг решила, что вместо всего этого будут качели. Но это же тоже круто! Это два разных способа репетиций и создания спектакля.
Или Сергей Виноградов – он пришел со своим видением спектакля «Лес». И я это
приветствую! Потому что часто бывает, что режиссер берет пьесу, а зачем – не знает. У него же была четкая позиция, хотя, может, я с ней не совсем была согласна. Но он сказал: «Вот так и никак иначе». И пришлось к себе это применять, «натягивать» на себя роль. Это не то, чего я ожидала, мне казалось, что Островский несколько другой, а Сергей предложил новое прочтение автора. Посмотрев работу со стороны, когда играл другой состав, я приняла это решение, оно явно имеет место быть. Я не из тех, кто спорит с режиссером, я – исполнитель: могу сделать внутреннюю актерскую работу, построить свою линию, но не лезу на баррикады.
– Насколько вам важен разбор?
– Ну, куда же без разбора! Без него можно такого навертеть, найти форму, а что по сути? Надо понимать, у кого какие отношения, почему произносятся те или иные слова. Разбор идет вплоть до премьеры, и не важно, встал ты на ноги или сидишь за столом. Как раз за столом можно так разобрать, что на репетиции сразу почувствуешь: что-то не то! Природа актера тоже подсказывает. Если прислушиваться к себе и проговаривать текст с вниманием к идее автора, очень многое можно сделать.
– Это касается любого материала? Ведь в «Сфере» много всем знакомой классики.
– Я не совсем согласна с тем, что «Сфера» – очень классический театр. У меня как у
зрителя было бы много вопросов, если бы я просмотрела репертуар. «Вишневый сад» – понятно, а что такое «Чудаки и зануды»? «Афродита»? Это сейчас больше классики стало в афише, а при Екатерине Ильиничне Еланской приходилось очень многое изучать, потому что она выкапывала настолько незнакомые произведения, что о некоторых мы и не слышали! Но и сегодня у нас есть потребность в книге, ведь надо знать и литературу «вокруг» произведения. Берешь «Гадюку» Алексея Толстого – и хочется познакомиться с писателем, потому что его портрет не складывается после прочтения только этой повести. Конечно, у меня есть желание читать. Иногда я подхожу к книжной полке и думаю: «Сейчас я уложу всех спать…» Бывает, одной рукой укачивая ребенка, другой я тянусь за Островским! Недавно думала о Мольере. Открываешь книгу, листаешь, зачитываешься, находишь фразу, над которой думаешь весь день… Пока другого качества чтения – сесть и прочитать от и до – позволить себе не могу. Ну, кроме книг Корнея Чуковского.
– Как вам кажется, «Сфера» постепенно завоевывает нового зрителя?
– У нас, может быть, не такой масштаб, как у других театров, чьи баннеры развешаны по Москве. Так что рекламы и привлечения новой публики хотелось бы. Я считаю, что на сегодняшний день мы – очень недурной коллектив, поэтому обидно, что о «Сфере»
говорят мало. Но сейчас многое поменялось. Когда я только пришла в театр, здесь были зрители, которые приходили изо дня в день, из спектакля в спектакль. Это были верные поклонники, знавшие весь репертуар и артистов по именам, они ждали актеров после спектакля. Это замечательная категория людей, которую нельзя отрицать. Но хотелось нового. Сейчас это новое наступает, как мне кажется. Может, благодаря соцсетям лица в зале совершенно другие, много молодых и среднего возраста. Мне хочется верить, что люди устали от шоу и пришли к нам. Это медленный процесс, да и нельзя же поставить фильтр и продавать билеты только тридцатилетним. Но я со сцены чувствую эту новую публику, вижу, как она слушает. Не просто смотрит с попкорном, как сериал, а именно слушает, молчит в паузах. Эти зрители желают общения и получения багажа в театре, и это очень приятно.
– Вы считаете, театр еще сохраняет воспитательную функцию?
– Да вы что! Конечно, сохраняет, а как иначе? Вы спрашивали о театральном
впечатлении, которое что-то во мне перевернуло. Так вот я считаю, оно должно быть
обязательно! Люди должны уйти со спектакля с багажом, ехать домой и еще долго думать об этом, обсуждать, менять свое мнение о чем-то. Иначе это шоу, развлечение. На мюзикл можно сходить, чтобы отдохнуть. Но драматический театр – это не про «отдохнуть», а про «подумать».