Ангелина Пахомова – восходящая звезда московской сцены. В Театре Олега Табакова, где актриса служит с 2018 года, она играет в 8 спектаклях. Среди них – уже почти легендарная «Матросская тишина», великолепные «Страсти по Бумбарашу», очаровательный «Голубой щенок» и др. Присущие ей требовательность к себе, вдумчивый подход к работе, горячий интерес ко всему новому, умение достигать результата, невзирая на трудности, уже сегодня заставляют внимательно следить за этой красивой молодой артисткой.
– Вы из Сибири, а сибирякам присущи серьезность, сила духа, ответственность. Как-то не вяжутся эти качества с представлениями об артистах!
– Мне мало лет, у меня небольшой опыт в театре, но случались ситуации, в которых я не ожидала от себя, что справлюсь. И оказалось, у меня есть характер! Мой организм, мое нутро доказали мне, что я за свое буду биться и бороться, потому что я – воин. Да, я – девочка из Сибири.
Что касается артистов: я считаю, что у нас должна быть дисциплина. По крайней мере, у нас с Владимиром Львовичем Машковым так. Профессионализм требует, чтобы ты был ответственным, обязательным, хорошо выполнял свою работу. Если ты, такая романтическая творческая натура, думаешь, что имеешь право на необязательность, – я скажу: не в этом театре. Я так не люблю работать – ни сама, ни с такими людьми. Я за то, чтобы все было четко. Иначе это значит, что человек не сильно-то и заинтересован в своем деле.
– Очень логичное рассуждение. Так же взвешенно выбирали и профессию?
– Я сейчас так рассуждаю, потому что уже набралась опыта, но в то время, когда я только пришла в театр (и еще раньше, в колледже), я бы с вами так не говорила. И мое решение стать актрисой совсем не было логическим, хотя и самостоятельным. У нас в «Табакерке» работает Арина Автушенко – тоже из Сибири и даже из моего города, окончившая ту же музыкальную школу, что и я, только раньше. Я знала, что она учится в Школе Табакова. Как раз тогда нам пришел буклет с объявлением о наборе. И я решила: почему бы не попробовать? Мама поддержала, а вот папа (он у меня индивидуальный предприниматель, глава крестьянского фермерского хозяйства)… Он считал, что Москва – это очень далеко. Да и предпосылок к тому, чтобы я стала актрисой, не было: разве что дедушка танцевал в народных коллективах, ну и спортсмены тоже были в семье, но никто в родне не шел в искусство. Это же непонятная история! В Сибири надо деньги зарабатывать и выживать. А я очень хорошо играла на фортепиано, постоянно была на сцене, участвовала в кукольных спектаклях и разных мероприятиях. Но серьезно я ничем таким не занималась, не ходила в театральную студию. Это была самодеятельность – в лагерях, школах, в маленьком городке. При этом я точно знала, что выберу для себя интересную творческую профессию, хотя и не определилась, кем стану – певицей или артисткой. Но артистка может сочетать в себе и то, и другое, поэтому остановилась на этом направлении. Год я готовилась, и после 9-го класса поехала поступать.
– Вы так решительно поехали в Москву, а о Новосибирске совсем не думали?
– Я ничего не знала про Новосибирский институт, да и зачем, когда есть Школа Табакова? И поступить в нее можно не с 11-го класса, а с 9-го. Программа при этом такая же, как в высших учебных заведениях, только нет мастера курса. Работало 7 преподавателей во главе с Олегом Павловичем (теперь с Владимиром Львовичем) – все артисты «Табакерки». Одни вели занятия на первом курсе, другие делали с нами отрывки, третьи ставили спектакли. В буклете так все было расписано, что показалось здорово попробовать поучиться в заведении для молодых дарований. Мне кажется, если бы меня не взяли, я бы больше никуда не поступала.
Попав в колледж в 16 лет, я два года в профессии выиграла, но в этом есть как плюсы, так и минусы. В театральном институте на первом курсе студентам по 18-19 лет. Конечно, это большая разница. У нас кто-то из ребят (в основном мальчики) развивался быстрее, они были смелее, не боялись делать этюды, а я была сибирским ребенком: закрытым, стеснительным, не раскрепощенным вообще. Не знаю, почему меня приняли! Видимо, за красивые глаза. И я очень медленно все делала. У меня не было ни опыта любовного, жизненного, ни больших потерь. Зато я уже третий год в театре, а другие только начинают в этом возрасте. Олег Павлович считал, что чем раньше артист выйдет на сцену, тем лучше. Я с ним в этом согласна. Набираюсь опыта уже в работе.
– Наверное, после Школы Табакова трудно не остаться в его театре. Но, может, были и другие варианты?
– Да, у меня были мысли на этот счет. Конечно, в Школе тебе с самого начала делают прививку: мол, ты – табаковская кровь. Наверное, мы и вправду отличаемся от всех. Но, мне кажется, если бы не Владимир Львович, возможно, меня бы сюда и не взяли. Кто-то из наших уже играл здесь с 3-го или 4-го курса, а ко мне не проявляли интерес. И я хотела попробоваться к Туминасу, потому что обожала спектакли Римаса Владимировича, много их пересмотрела, но там – закрытая дверь: берут только щукинцев. Не то чтобы со мной не разговаривали, но отвечали: «Мы посмотрим», – и молчок. Потом: «Мы не можем». Ну, все было понятно. На нас ведь и действительно времени не было, да и труппа у них большая. Потом уже я узнала, что там половина артистов не играет, сидит без ролей.
Но мы пробовались и в другие театры – в «Пушку», к Джигарханяну, поступали в ГИТИС и МХАТ – что-то же надо было делать. Это был период, когда ушел Табаков, а Машков нас не знал вообще. Честно говоря, мне кажется, он не планировал нас брать и редко приходил к нам на спектакли. И мы узнали, что будет показ для него, только в день выпускного. Но сейчас Владимир Львович поменял наш театр. Какой капитан, такой и курс. Он гениальный артист и очень хороший режиссер. Когда работаешь с таким человеком, успеха не может не быть. У него столько идей, что они не могут не «выстрелить», не заразить. Он занимается психологией, постоянно нам об этом рассказывает. Кто-то не понимает: «Он же артист – зачем ему это?» А мне кажется, что это правильно.
– Ваш дебют состоялся в знаменитой «Матросской тишине». Как попали в распределение?
– Был тот самый показ, после чего нам позвонили и сказали, что с нами будет разговаривать Владимир Львович. Так Влад Миллер стал играть Давида, Паша Чернышов – Женьку, а я Татьяну. Это произошло почти сразу же. Машков, когда смотрел, уже планировал нас задействовать и просто думал, что кому можно дать. Мне было очень радостно, но и волнительно, что я что-то не так сделаю, хотя давления не было. Страх, конечно, был, но вообще я не боюсь новых ролей. Когда начались репетиции, было очень здорово. С Владимиром Львовичем хорошо репетировать: все понятно, все круто и классно! Да, у меня не все получалось. Я ведь начинала играть в состав – в итоге состава нет, осталась только я на этой роли. Поэтому я помню не столько страх, сколько соперничество. Мне важно было его выиграть, и я это сделала. Я в себе уверена и знаю, что мое место никто не займет (это и вообще глупая мысль). Но вот если бы мне сказали, что на «Бумбараше» будет ввод актрисы, мне было бы неприятно. Видимо, это слишком любимая роль, которой жалко делиться. Я ее сотворила, вложила душу, это мое детище – почему теперь это будет кто-то другой делать?! Все равно же рисунок так или иначе будет твой. По-настоящему, если ты понимаешь, кто́ ты и что́ ты – тебя не повторят.
– Насколько ощущения от работы на профессиональной сцене не похожи на эмоции во время учебы?
– Конечно, ощущения другие. С тобой на сцене – профессионалы, а в колледже я выходила с такими же, как я, и играла на равных. Там я была в другом мирке, где за тобой следят. А в театре тебя никто не защитит и не спасет: ты либо «плывешь», либо нет. Ответственность гораздо выше. Но после трех лет уже легче. Хотя поначалу было не так: в «Женитьбе» на сцене были не только Алена Владимировна Лаптева, но и Хомяков, Угрюмов, Егоров – все мои педагоги! Хоть у меня роль и малюсенькая, но был зажим: не дай бог, подведу, не сделаю! Сейчас уже я свободно себя чувствую. Да и они тоже, поскольку играют этот спектакль 10 лет.
Да, хотелось бы уже не выходить в массовке... Но у нас ведь что здорово? Сегодня я играю Варю в «Бумбараше», а ребята-сокурсники выходят в маленьких ролях, а завтра наоборот. Это напоминает театр-студию.
– Сейчас рамки амплуа расширяются, но наверняка большинство ваших ролей укладывается в одно русло.
– Наверное, от этого не убежать: я красивая, а значит, буду играть красивых женщин. Никуда не денешься! Но у меня при этом есть «Щенок», где я – злая собака и могу хулиганить. Это роль, совсем не соотносящаяся с моей внешностью (может, сыграть можно только на том, что я милая). Была характерная роль в «Старшем сыне» – недовольная девочка. А вот в «Бумбараше» и «Матросской» я играю женщин, которых любят. Но я не думаю о рамках: мне пока не надоело играть то, что предлагают. Это же не пустышки, а хороший материал, в котором есть с чем работать. Да еще и с прекрасными режиссерами.
– В «Голубом щенке» у вас главная роль, но нет ли некоторого сожаления, что это спектакль для детей?
– Замечательно, что у меня есть детский спектакль! Серьезно! Ладно, ничего не буду говорить про актеров, которым не нравится такой репертуар. А ведь это такая проверка «на артиста»! Самый лучший и самый крутой зритель – это ребенок, но он же и самый жесткий. Конечно, кто-то уже понимает, что такое манипуляция и актерская игра, но дети не врут, когда реагируют. Дяденьки в пиджаках не смеются и не плачут в театре, потому что им уже стыдно, а дети реагируют абсолютно на все. Если ты плохо играешь, они не поймут, что тебе нужно помочь и поддержать тебя аплодисментами.
У нас реально хорошая постановка. Я недавно в этой связи вот о чем подумала. Может, через 10 лет, когда эти мальчики и девочки вырастут, они вспомнят меня и наш спектакль. И возможно, я что-то в их маленьком мозге поверну в правильном направлении, и они поймут, что такое добро и почему нельзя обижать тех, кто не одного с тобой цвета. Ты можешь быть любым, но за это нельзя ненавидеть. Все идет из детства, поэтому очень важно, что в этом возрасте закладывается в голову. У меня аж мурашки от этой мысли! Ведь артист действительно может влиять на мировоззрение зрителей. Всегда думала: спросят меня, почему я занимаюсь этой профессией, и я скажу о том влиянии, какое она имеет на людей. Это вызывает у меня гордость, правда. Я не ориентируюсь на внешний успех. Конечно, приятно, когда «Бумбараш» и «Матросская» гремят на всю Москву. Но что же делать, если про «Щенка» говорит только сарафанное радио? Такие правила игры: он для детей, и, если в нем нет невероятных спецэффектов или режиссера с именем, то так и будет. Но он не становится от этого хуже, и кайфа меньше я не получаю. Я делаю то, что мне нравится. Да, об этом мало кто знает – ну и что? Во мне очень отзывается эта мысль про детей, о которой я говорила.
– Вы работали с разными режиссерами. Что особенно запомнилось?
– Один раз я пересекалась в работе с Евгением Александровичем Писаревым – на «Кинастоне». Навряд ли он даже знает, что я играю в его спектакле! Но я видела, как он репетирует. Да, это другой путь. Он объясняет тонко, через детали и намеки, плетет кружева. А на «Голубом щенке» работала с Никитой Владимировым, причем у нас было абсолютное непонимание с ним, да и всем тяжело было. Он продюсер, как понимал – так и хотел сделать: принес идею и ее воплощал. А у меня и опыта не было: бросили – и плыви. Выплыла как-то. Сейчас, если бы так сложилось, я бы знала, что к чему, и спокойнее к этому бы относилась. Но тогда было по-другому.
– С Владимиром Машковым не так?
– Машков не называет свою работу режиссурой, потому что считает, что артист – это король, царь сцены, как у Станиславского. При этом он авторитарный, застраивает рисунок. Но я с ним не конфликтую (это и вообще не приводит ни к чему хорошему): чтобы спорить, нужно предложить что-то лучше, чем он, или хотя бы на равных, а в моей практике такого не было. Владимир Львович знает, чего хочет. Не бывает такого, что на репетиции он предлагает подумать, как сделать сцену. Мне очень нравится с ним работать, потому что он заразителен. Дай бог, чтобы такие режиссеры были всегда! Он позволяет тебе творить в найденном направлении. Хотя с женщинами он работает немножко меньше, чем с мужчинами. Но он замечает все нюансы, которые ты сам придумываешь и говорит что-нибудь вроде: «Я даже не знал, что можно и так». Он много рассказывает о психологии, а я это обожаю, мне это очень помогает. Не знаю, как объяснить, как он репетирует. Он просто невероятный, и это надо видеть. Каждый раз он придумывает что-то новое. Два спектакля назад он моей героини в «Бумбараше» сделал текст. Сначала я играла характер, потом он сказал: «Нет, давай любовь». Потом мы совместили и то, и другое. Мне кажется, моя роль стала совершенно иной.
Он старается доверять нам. Но он перфекционист и хочет, чтобы все было максимально хорошо. Я такая же, и таких актеров у нас много. Но что говорить – не всегда ты можешь выполнить все идеально: бывают ошибки, и это нормально. Владимир Львович в этом случае не теряет доверия, но расстраивается: ему хочется, чтобы мы все сразу реактивно понимали. Если мы о чем-то договорились за кулисами, то должны выполнить это тут же!
– Есть ведь еще технические моменты, о которых артисты забывают. О каком рисунке и воплощении говорить, если речь нечеткая!
– Это невероятно важно. Но это как раз к вопросу про необязательность артистов: я сама перед каждым спектаклем беру пробку и делаю упражнения для голоса. Если мне нужен для этого преподаватель, я пойду к нему заниматься за деньги. Это моя забота и ответственность. Если другие этого не делают, значит, мы все поймем про них на сцене. Раньше с нами занимался педагог по вокалу, а теперь уже я сама продолжаю с ним встречаться раз в месяц – потому что мне это надо. Владимир Львович говорит, что всегда проходит самостоятельно свои роли, так почему же актеры позволяют себе не готовиться, забывать слова? Все начинается с тебя самого и твоего желания. Надо и разминаться, и распеваться.
Наверное, есть разные артисты. Кто-то от костюма идет или какой-то внешней детали. Но я иду от внутреннего переживания, а потом уже думаю о речи и пении. Они не интересны мне, если нет наполнения – это просто голая техника. Именно игра подкрепляется пластикой, телом, голосом, а не наоборот.
– Но техника действительно важна. А как насчет дополнительных знаний – нужны ли они артисту?
– Кому как, наверное. Зачем артисту знать то, что не нужно для профессии? Хотя я за то, чтобы он был развит со всех сторон. Татьяна Черниговская говорила, что открытие может совершить человек, знающий и науку, и творчество. Я изучаю психологию и занимаюсь творчеством, и в симбиозе делаю маленькие открытия для себя, понимаю, что, для чего и почему. Это невероятно интересно! Учила я и английский, чтобы иметь возможность сниматься за границей (мне не нужен «Оскар», но сниматься я бы хотела). Но язык ведь нужен еще для общения и путешествий. Или вокал: я им профессионально не занималась, но у меня же есть «Бумбараш», где я пою. Я только за, если будет больше таких спектаклей. Но, наверное, для настоящего мюзикла надо петь очень хорошо, чтобы люди шли именно послушать артистов. Было бы здорово, если бы я смогла развить голос до такого уровня.
Есть у меня и потребность в чтении. Что-то где-то услышу, допустим, Владимир Львович скажет: «А вот здесь давай, как Жанна д’Арк», – и я сразу начинаю читать про нее. Так же я «Рабу любви» смотрела – мне все интересно. Хотя не буду лукавить: для «Кинастона» я не читала много томов по истории. Просто была актерская задача: сыграть влюбленность в главного героя. С нами работали режиссеры по пластике (Албертс Альбертс и Александра Конникова – прим. Д.С.), которые объясняли, как в какой сцене можно двигаться. Вся массовка в этом спектакле решалась именно пластически.
– Многие молодые артисты принципиально не смотрят на других артистов в «своих» ролях.
– Я за то, чтобы смотреть. Но это не значит, что нужно делать только так и не иначе. Я считаю, что ты художник: рисуй так, как будто до тебя ничего не было. Но почему бы при этом и не смотреть? Хотя бы для того, чтобы понимать, чего не надо делать. У меня одна картина мира, а интересно понять, как другой видит эту же картину. Может, он нашел какие-то смыслы, которых я не знаю. Подражать и брать его манеру я не буду, но что плохого в том, чтобы что-то «своровать»? Вот «Бумбараша» я посмотрела, но, мне кажется, я играю совершенно не так, как Анастасия Заворотнюк в этой роли. Вообще подражание присуще нашей профессии. Олег Павлович преподавал с показа (так же, как и Владимир Львович). Поначалу мы за ним просто повторяли. Потом уже ты переформатируешь рисунок под себя, придумываешь, как бы ты сделал, но со смыслами, которые тебе показали. Мне кажется, в начале пути ничего плохого в этом нет. Хотя я никому из актрис не подражала.
– Вы говорили, что хотели бы сниматься в зарубежном кино. А в российском?
– Я люблю кино, но надо уметь совмещать его с театром. У меня пока не получается, и я отказываюсь от проектов – очень плотно занята в репертуаре. Но, если честно, отказывалась я, скорее, от заработка, а не от хорошей картины. Возможно, она принесла бы мне популярность… Я бы очень хотела сниматься в хорошем российском фильме или сериале. Но это же больше история про бизнес и деньги. Там не все решает талант, а в театре, если ты ни о чем, ничто тебя не спасет.
– Про вас уж точно не скажешь, что вы «ни о чем».
– Сейчас я уверена в себе больше, чем три года назад. Что-то такое во мне, видимо, есть, что меня выбирали и продолжают выбирать. Словно подсвечивается мне миром: «Все с тобой в порядке». Я умею бороться: не все у меня было просто, и я доказывала, что могу. Было время, когда это было необходимо. Я не знаю, что такое талант… Иногда кажется, что понимаю, но до конца сформулировать не могу. Но я точно очень работоспособная. И красивая, что говорить! Но у меня есть ощущение, что я знаю, как надо, и что я на своем месте. Вот накануне нам дали задание придумать номера к новогоднему празднику. У меня куча идей, и аж тело дрожит от того, что мне хочется это сделать. Такой азарт! Наверное, это и показывает, что я правильно выбрала профессию. Но для чего я занимаюсь ей? Понятно, что для удовольствия, а как же быть с миссией? И эти вопросы наводят меня на мысль: вдруг моя работа повернет что-то в человеке? И мне бы хотелось, чтобы так было. Чтобы не просто: отыграли и забыли – а чтобы кто-то задумался. Да, ты не можешь на всех повлиять. Но Иосиф Бродский говорил, что человек, прочитавший «Евгения Онегина», может выстрелить в другого человека, но при этом задумается хотя бы на секунду. Мне нравится эта фраза. Это очень важно – чтобы была эта секунда, когда он задумывается!
Дарья Семёнова
Фото из спектаклей Театра Олега Табакова – Ксения Бубенец; фото из личного архива Ангелины Пахомовой