Любовь Тювилина – актриса уникального Театра-студии «Грань», известного всей стране. На новокуйбышевской сцене она уже 9 лет играет самые разные роли классического и современного репертуара. Гонерилья соседствует с Натальей Макарской из «Старшего сына», а Девушка из «Тани-Тани» органично уживается с героинями средневековых фарсов. Есть в ее копилке и Сартр, и Стринберг, и Энде. Словом, такой профессиональной судьбе позавидует любая столичная артистка. Она же не обращает внимания на успех, предпочитая несуетно делать свое дело.
– У вас было «кружковое» детство, вы учились в классе с эстетическим уклоном. Это важно для будущего артиста?
– Я думаю, у каждого индивидуальный опыт, но в целом эстетическое воспитание ребенка – это классно. Даже если он и не станет актером, а получит, например, техническую специальность, это важно для развития и никоим образом не вредит, а прививает широкий кругозор и представление о культуре. Так формируется интересная личность. Мне очень в жизни повезло с Учителями (именно так, с большой буквы «У»!), и театром я начала заниматься благодаря педагогу. Этот человек появился в самый нужный момент и привил мне правильное отношение к профессии. Он копнул глубоко, а я тогда находилась в переходном возрасте (мне было 15 лет), когда всё так неровно, когда личность только формируется. Мы не просто на театральных занятиях делали упражнение «зеркало»: нет, все было гораздо серьезнее. Я поняла, что попала в эти сети, похоже, навсегда.
– Помимо прочего, эстетическое воспитание дает много навыков: музыкальность, знание живописи. Или актер может существовать и без этих умений?
– Когда я поступила в театральный институт в Ярославле, за плечами у меня была музыкальная школа и хоровое пение. И, когда по учебе начался музыкальный курс, меня несколько раздражало, что мы с сокурсниками не могли исполнять произведения на голоса. Мне бы хотелось, чтобы ребята были помузыкальнее да поголосистее! Но, конечно, решающего значения для профессии этот момент не имеет, хотя тоже надо смотреть, в какой коллектив ты в итоге попадешь. Например, я по окончании пришла в «СамАрт», где музыкальные данные были важны: надо было и петь, и танцевать. Такие умения только помогают. Да и сейчас в «Грани» так получается, что музыка – это действующее лицо в наших спектаклях, на равных с персонажами участвующее в пьесе. Обладание слухом и чувством ритма позволяет лучше понимать атмосферу происходящего на сцене. Фактически ты с музыкой соединяешься, как с партнером, и это важно.
– Вы учились в Ярославле, городе вашего детства. А в Самаре не поступали? Или даже в столицах?
– После школы я поступала, конечно же, в Москву. И не поступила… Тут же влияет типажность, которая нужна мастерам, да и огромный поток людей идет. Вся улица заполнена перед вузом! Народа тьма, а набирают 20 человек. Шансов очень мало. Но это все равно было великолепное приключение.
На тот момент непоступление было для меня ударом. Но на Москве свет клином не сошелся – ничего страшного. Однако возвращаться домой было неинтересно: в 17 лет мне хотелось самостоятельной жизни. Кроме того, в Самарском институте культуры было только платное актерское отделение. И я поехала в Ярославль – не чужой для меня город, где жила моя сестра. Там и адаптация проходила легче.
– Ярославль – город театральный. Не хотели остаться?
– Наш курс был целевым, при Волковском театре, но так получилось, что по окончании я приехала обратно в Самару. Это не было изначальным планом, но так судьба сложилась.
За время учебы внутри театра все кардинально поменялось. Ушли из жизни главный режиссер и директор, и настало время безвластия. Потом власть сменилась, и началась совершенно другая политика. В итоге все наши ребята поехали в Москву, кто-то даже закрепился там. Но я уже с третьего курса не планировала оставаться в Ярославле. Я поняла, что формат большого академического театра – не то, что мне сейчас нужно. Мне импонировал Камерный (Ярославский Камерный театр п/р Вл. Воронцова – прим. Д.С.): туда ломились люди в то время. На этой маленькой площадке происходило таинство. Артисты играли на расстоянии вытянутой руки, и ты видел каждую мимическую морщинку. А в Самаре в таком формате существовал «СамАрт», который я любила, еще будучи школьницей. Мне было интересно поработать там.
– Что вы испытывали, попав в труппу известного всей стране коллектива?
– Я пришла в театр тринадцатой девочкой в возрасте до тридцати, так что никакого «ах» не было. Такое себе ощущение – не знать, что ждет впереди. Мне ведь никто не говорил: «Ты будешь играть это, это и это». Но произошло так, что я попала в коллектив именно в то время, когда Анатолий Аркадьевич Праудин решил взять в работу «Чайку». И для молодой актрисы нашлась роль. И то на нее кастинг шел год! В лучших бродвейских традициях мы готовились и показывали этюды. В итоге кастинг я прошла, и это было круто. Мне очень интересно было работать, я обожаю этот период своей жизни. Это был классный старт и настоящая поддержка для веры в себя: «Если меня выбрали, значит, я что-то могу!» Артисты ведь очень сомневающиеся люди, и так происходит на протяжении всей их жизни. Поэтому каждый случай, когда тебя выбирают, приятен. С огромным теплом и благодарностью вспоминаю Анатолия Аркадьевича, потому что он дал мне очень многое. И партнеры в этом спектакле у меня были великолепные.
– Да и вообще неплохо все складывалось, как вдруг из репертуарного самарского театра вы переходите в полулюбительскую «Грань» в Новокуйбышевске…
– К тому моменту я уже три года прослужила в репертуарном театре, и наступил первый кризис. Мне кажется, практически у каждого в этот период происходит переоценка, когда ты думаешь, не уйти ли тебе из профессии или хотя бы сменить коллектив. Вот и у меня возникали сомнения по поводу надобности моего нахождения здесь. Как раз тогда Денис Сергеевич Бокурадзе принял решение делать труппу и позвал меня. Это был откровенный разговор: «Да, это авантюра, и пока что мы никто, но, может, тебе это интересно?» С ниммы работали в «СамАрте», я всегда восхищалась им как актером и хохотала на спектакляхс его участием. А с Юлей (Юлия Бокурадзе – актриса театра-студии «Грань», супруга Дениса – прим. Д.С.) мы дружески общались и делили одну гримерку. Когда они создавали спектакль «Фрекен Жюли» в «Грани», я была в теме, она мне рассказывала про эту постановку, делилась опасениями и впечатлениями. Они репетировали по ночам, творили. Это было таинство! Я с удовольствием поехала на премьеру и была поражена ей и работой Дениса. Я знала его как хорошего характерного артиста – и вдруг вижу такую серьезную работу современного думающего режиссера. А я доверяю своей интуиции, которая подсказала мне, что это стопроцентно то, что нужно. Я сказала, что готова. Не жалею об этом ни секунды. Самое интересное – создавать с нуля, когда все только начинается и неизвестно чем закончится. Был студенческий молодой энтузиазм, все горели общим делом, смотрели в одну сторону. Это правда очень круто.
– Но энтузиазм может иссякнуть, особенно если в коллективе только один режиссер. Для вас это не проблема?
– Очень полезно для артиста работать с разными режиссерами. Думаю, Денис смотрит в эту сторону. Теперь, когда перестраивается театр, и у нас будет две сцены, он физически не сможет один обеспечивать огромный запрос на спектакли и премьеры, который диктует это помещение. Так что это вопрос времени. Ему нужно было состояться как режиссеру, доказать, что он способен на свой метод, почерк и подачу. Он создал авторский театр, за что мы его очень уважаем. Но, конечно, я за то, чтобы к нам приходили и другие постановщики. Мир одного человека может быть сколь угодно богат и широк, но нужен и другой опыт. Такой, какой у меня был в «СамАрте», пусть и немного мастеров у меня было за 4 года. Нужно было настроиться на то, чего они хотят, понять их язык и концепцию, чтобы играть не просто свою роль, а спектакль, работать на идею. Для этого тоже нужны определенные настройки души.
Я вообще за проекты, объединяющие разных людей. Например, на базе СТД в Самаре был создан театр «Актерский дом»: это была площадка, где актеры самарских коллективов сходились и делали свои постановки (к сожалению, сейчас она уже не существует, остановив свою деятельность во время пандемии). Благодаря этому театру мы знакомились, ходили друг к другу на спектакли, начинали дружить. Между нами формировалась творческая связь, хотелось что-то вместе пробовать. Это очень хорошая история, и жаль, что все так сложилось. Сегодня повсеместно возникает потребность в самостоятельной деятельности артистов и режиссеров. Хочется чего-то более свободного, чем репертуарный театр, где можно реализовывать свои задумки. Рада, если это будет.
– Тем более, что репертуарный театр, да еще и в регионе, невольно воспринимается обывателем как место интриг и перешептываний.
– Я театр сквозь эту призму вообще не воспринимаю! Если хотите, я надеваю очки определенного цвета, чтобы в этом не участвовать. Это табу со студенческих времен, терпеть этого не могу! Я очень люблю театр как явление, но не как организацию, где происходят подобные разрушающие вещи. Это отравляет атмосферу в труппе. Я все-таки верю, что любой спектакль – это общий заговор, и сцена – не то место, куда нужновыносить свои эгоцентричные переживания. Но все эти перешептывания происходят, когда есть актерские нереализованности и обиды. Но человек должен понимать: если он в чем-то не реализован, это не чья-то вина: все в его руках, а не в руках неведомых дяди или тети. Надо быть счастливым и психически здоровым. У нас труппа молодая, не закостенелая, современная, думающая, и чаша сия нас минует, я надеюсь. Но не зарекаюсь! В любом коллективе есть – не скажу: «интриги», но трения, конечно. Тем более, что все очень тесно взаимодействуют большое количество времени и надоедают друг другу порядком.
– Может, поэтому и уходят время от времени люди из коллектива?
– Любой уход артиста из труппы – болезненная история. Это как выпустить ребенка из гнезда. И у нас, актеров, такое ощущение, а у Дениса, думаю, переживаний во много раз больше. Он нас растит, вкладывает душу и сердце, поэтому уход по-человечески обиден. Но я коллег всегда понимаю. У всех есть свои потребности, каждый растет и вырастает из определенных рамок, ему хочется попробовать что-то новое. Что уж тут? Не прикажешь! Это данность в театре.
– Даже в таком камерном и почти семейном, как у вас. Для меня «Грань» – это коллектив, где со зрителем говорят на понятном и близком языке традиций, человеческих ценностей. А для вас?
– Для меня важно, чтобы театр был кафедрой и трибуной. Это же очень терапевтическая штука, которая воздействует на людей удивительным образом. Заниматься искусством – значит брать на себя огромную ответственность, ведь ты проводник идей к зрителю. Важно для меня и то, про что хочет говорить режиссер. Наша с Денисом система ценностей совпала. Так было при первом знакомстве, и сейчас, спустя 9 лет, это почти так же. Он считает, что в постановке обязательно должна звучать мысль, что есть что-то больше нашей земной жизни и людских страстей: надо помнить, что все кончается. И, создавая спектакль с этим знанием на подкорке, ты придаешь ему другой объем и энергию. Думаю, люди любят наш театр и благодаря тому, что на подсознательном уровне считывают этот посыл.
Но есть и другой театр, современный, технологичный. От этого никуда не уйти, и это здорово. Но это не отменяет подробной актерской работы. Не должно все превращаться в форму, иначе артисту будет неинтересно. А если у него не горит глаз, то энергия не идет в зал, а тогда уже неинтересно становится зрителю. Значит, все старания режиссера наворотить Пизанские башни будут впустую. Нужна магия. Я иногда смотрю простой-простой спектакль, дурацкий даже, на коленке сделанный из картона и настольной лампочки, и у меня текут слезы. Потому что в этой истории возникает некая вертикаль, появляется что-то поверх текста. Когда есть что-то дальше и выше – это театр. Он заставляет душу работать.
– К слову о людских страстях и конечности бытия. Ваша первая работа в «Грани» в постановке «Post Scriptum» по пьесе Сартра заставляла задуматься именно об этом.
– Не скрою, это была сложная постановка. Мы создавали этот спектакль на протяжении 7 или 8 месяцев. В рамках репертуарного театра такую работу представить очень сложно. Но мы могли себе это позволить, поскольку у нас не было никакого плана: можно было искать, ошибаться, отступать назад, начинать сначала, выбирать форму. Мы были вольные художники. Как это играть? Как передать то, что обговорили на разборе? Все было ужасно интересно. Мне снилось много снов (в пьесе поднимается тема загробного мира, ада, да и героиня у меня отъявленная грешница). Когда мы уже выпускали премьеру, мне, находившейся на сцене, всё казалось, что сейчас зрители выйдут из зала. И вдруг – не выходят люди! Для нас это был абсолютно внутритеатральный эксперимент, не было никакой уверенности, что из него что-то получится. Никто не думал: «О, это будет круто!»
– Такая психологически изощренная роль наверняка дается непросто. Как артисту контролировать эмоциональный и ментальный настрой в подобных работах?
– Уже говорила, что театр терапевтичен, но, с другой стороны, может и лишить разума. Поэтому важна личность артиста и его понимание этой тонкой грани. В любой отрицательной роли с определенной энергетикой я чувствую на себе ее влияние. Даже как будто характер у меня меняется (что отмечают мои домашние). Но в какой-то момент я себя осознанно останавливаю. Михаил Чехов утверждал, что должна быть черта, за которую нельзя переходить. По одну сторону я фантазирую и существую как артистка, а по другую – всё, я опять Люба. Это необходимо в себе воспитать. Я этим занимаюсь по сей день. Надо оставаться психически здоровым человеком в нашей профессии. Я выработала собственную «кухню» в этом вопросе и, снимая костюм, снимаю и роль. Не несу этот шлейф домой, не баюкаю своего персонажа в своей кровати, не называю его своим ребенком. Завтра я вернусь в гримерку – и вновь надену этот костюм, перевоплощусь и пойду на сцену.
– А как быть с вводом, когда приходится не только надевать костюм своего персонажа, но и учитывать чужой рисунок?
– Ввод – это как приемный ребенок, что ли. Ты не создаешь роль, а принимаешь. С чем-то ты можешь внутренне не соглашаться, но это твои проблемы. Надо перенять и присвоить рисунок другого человека. Это требует от актера профессионализма. Умением принять и внести что-то свое в чужую роль надо обладать. У меня был ввод в спектакль «Фрекен Жюли», но он не был мучительным. Я любила эту работу, мне нравилось, как до меня Кристину играла Алина Костюк. Да и все мне так помогали, что это произошло безболезненно.
– Вам же и нескольких персонажей одновременно играть приходилось – в «Корабле дураков». Сложно?
– Это была производственная необходимость, ведь тогда в труппе было всего 6 человек. Денис Сергеевич принес пьесу со словами: «Хохотал, такая классная вещь!» Мы прочитали – и плакать захотелось: «Как мы будем это ставить?! Это же какая-то пошлость!» Но он пообещал найти решение. И начался интереснейший период поиска. Мы отталкивались от комедии дель арте и театра масок. Наряжались в костюмерной, рисовали себе грим, приклеивали усы, бороды и накладные толщинки. Приносили наблюдения, смеялись. Такого опыта у меня доселе не было. Мы пробовали кривляние вывести в некую форму эстетического существования. Персонажей искали по принципу «пальцем в небо». Все пробовали всё. Денис выбирал исполнителей, распределял нас, чтобы успевали перегримировываться и переодеваться. Из-за технических моментов спектакль пришлось досочинять, вводить прологи. Такая работа – огромная школа лицедейства и переключения с одного характера на другой. Было очень круто! Люблю эту постановку.
– В ее основе – средневековые фарсы, в работе ощущается мощь большой культуры. Как после такого материала переключаться на современные пьесы, например, «Таню-Таню» Ольги Мухиной?
– Это импрессионистическая ощущенческая драматургия, как я ее называю. На тех репетициях мы впервые заговорили о том, что нам Чехова хочется сыграть. Ольга Мухина приезжала к нам на премьеру, и в разговоре с нами сказала, что влюблена в этого автора, и в ее пьесе прослеживаются нотки его творчества. Я для себя открыла «Таню-Таню» еще в студенчестве: одногруппник захотел сделать самостоятельный отрывок из нее. На курсе не очень жаловали современный материал, но во мне этот текст отозвался. Что-то он тронул в моем молодом романтическом сердце – это же очень женская вещь.
Этот спектакль мы очень любим, он рождался в большой любви. Денис умеет заразить материалом, так что, когда дело дошло до читки, мы уже были немножко влюблены в эту пьесу. Читали в нашей маленькой режиссерской: в полумраке на столах лежали апельсины, горели свечи… Мне кажется, атмосфера первой читки очень важна: она словно затягивает тебя в мир будущего спектакля. Мы смеялись, обсуждали, признавались, что мало понимаем, что происходит. Так и создавалась постановка – из этюдов, проб, поисков, ощущений. И получилась она очень хрупкой – как бабочка.
– Мне понятно сложное отношение ваших педагогов к современным текстам…
– Во времена моего студенчества драматургия была достаточно чернушной. Мы, конечно, делали отрывки из пьес Сигарева и братьев Пресняковых, но я чувствовала: не моё. Не знаю, может, только тогда я так это воспринимала, а на будущее не надо зарекаться, но столько лет уже прошло – и все равно во мне это не отзывается. Мне всегда хочется видеть свет и надежду, знать, что все будет хорошо. А как иначе-то жить? У нас в театре даже в спектакле по Сартру есть свет! Его принято считать мрачноватым, но, покопавшись в его книгах, понимаешь, что это не совсем так. Да, он не верит в Бога – но верит в человека, который должен быть, как Бог, и строго судить себя сам. Очень люблю его фразу, что в каждом есть дыра размером с Бога, и каждый заполняет ее тем, чем может. То же я могу сказать в адрес «чернушных» драматургов: хочешь – заполняй себя чернотой. А я, уж простите, выберу для себя что-то другое.
Положа руку на сердце, скажу, что мало читаю современных авторов. Мне понравились пьесы «Мой папа Питер Пэн» Керен Климовски, «Бог ездит на велосипеде» Дарьи Уткиной и Ирины Васьковской. Они интересны для современного подростка. Я читала их своему сыну (он у меня как раз в этом возрасте, а потому немножко «колючий», да еще и театром «отравленный»). Мне кажется, сегодня драматургия сдвинулась с той точки, на которой она была в начале 2000-х годов, и движется в сторону психологического исследования. Мне это ближе и не вызывает отторжения. Но классику я люблю больше, уж простите мою архаичность.
– Классика в вашей актерской копилке тоже есть – «Король Лир», к примеру.
– Это была тяжелая для меня работа. У трагедий Шекспира энергетический непростой шлейф. Это чувствовалось уже с первой читки: читали весь день и понимали, что нужны сокращения и перестановки. И с Гонерильей у меня возникало много трудностей. Не могу сказать, что полностью ей удовлетворена. Это очень «взрослая» роль: до этого я играла девушек и молодых женщин, а Гонерилья – старшая сестра. Персонаж этот выписан, с одной стороны, очень прямолинейно, с другой – мне хотелось его внутренне оправдать, понять, что было непросто. Но эта роль стала для меня терапевтической в отношениях с моим собственным отцом. После одного из спектаклей я сошла со сцены и позвонила папе, чтобы признаться в любви и попросить прощения за всё. В личном, человеческом плане эта работа стала для меня особенной, хотя психологически далась мне нелегко. Не летала я на крыльях, и шло все туговато. Каждый раз я пробовала что-то новое внести, потому что до сих пор не считаю, что сделала все до конца.
– Но за эту роль вы даже получили премию «Самарская театральная муза». Хотя, конечно, награды – не самоцель для артиста.
– Признание коллег и зрителей очень важно и приятно. Ты много вкладываешь в работу и получаешь отдачу. Мы же все чем-то жертвуем ради театра. Награды позволяют коллективу развиваться, в него приходят молодые актеры, чиновники начинают проявлять внимание и помогать материально. Не будь номинаций и наград – не было бы и строительства новой сцены. Хотя Денис Сергеевич и сам умеет пробиваться и добиваться целей. А вот важно ли признание для артиста? Для всех по-разному. Чего скрывать – мы тщеславны, нам нравится, когда нас хвалят. Но все-таки это не самоцель (я надеюсь!). Самое главное – получать удовольствие от процесса и не терять интерес к своей профессии, внутренне расти, не воздвигая себе памятников. И делать свое дело, конечно.
– В вашем репертуаре есть еще одна интереснейшая работа – «Театр теней Офелии», которая кажется едва ли не автобиографической для любой артистки.
– Вот этот спектакль я точно могу отнести к особенным. Он рождался почти как самостоятельная работа. Денис принес сказку-притчу Михаэля Энде, и я, прочитав ее, решила, что мне было бы интересно в ней сыграть. Мы с молодым режиссером Артемом Филипповским начали что-то придумывать и показывать. Сразу же к нам присоединилась художник Алиса Якиманская. Это был период сотворчества, фантазирования, любви. А потом мы поняли, что этот материал перекликается с историей создания театра «Грань». Когда я впервые переступила наш порог, я почувствовала, что это пространство пропитано любовью, и это так на протяжении многих лет. Я, к сожалению, не была знакома с Эльвирой Анатольевной Дульщиковой, но у меня ощущение, что я ее хорошо знаю. Дух преданности Театру, привнесенный ею, жив до сих пор. И это покоряет. Сейчас готовится к открытию новая сцена, и я, если честно, боюсь этого: ее ведь надо будет обжить, а сколько для этого понадобится времени и энергии? «Театр теней Офелии» посвящен Эльвире Анатольевне, это наша благодарность ей за то, что она сделала. Для меня она в хорошем смысле «человек в рамочке». Не знаю, возможно ли сегодня быть столь преданным своему делу?..
– Мне кажется, вы как раз из таких артистов. В моем понимании вы вообще воплощаете актерскую судьбу, которая часто встречалась в советский период, но не сегодня. Вы – классическая русская актриса, несуетно служащая в традиционном театре на периферии.
– Если честно, вы мне сейчас открыли неведомое знание о себе самой! Но то, о чем вы сказали, – это неплохо. Пусть я даже старомодна, но это мой путь и мой выбор. Я делаю любимое дело, я люблю Самару, мне приятно, что здесь меня знают (помимо театра я еще занимаюсь больничной клоунадой и театральными тренингами). Все это меня очень греет. Кроме того, моя известность в городе помогает мне во всех начинаниях, я ощущаю доверие к себе. Надеюсь, я его оправдываю. У меня нет желания стать «модной». Я такая, какая есть, с традиционными ценностями и взглядами.
Дарья Семёнова
Использованы фото Дмитрия Лесняка и Марии Калугиной
Фото из спектаклей Юрия Кумашова («Таня-Таня»), Леонида Яньшина («Король Лир», «Корабль дураков», «Театр теней Офелии», «Post Scriptum»), Натальи Кореновской («Корабль дураков»), Дмитрия Дубинского («Театр теней Офелии»