Издательство «Артист. Режиссер. Театр» готовит к выпуску дневники Рины
Зеленой. К этому «голосу из прошлого» мы испытываем особую нежность: любимый с детства кинообраз вдруг превращается в живого человека с необыкновенно острым умом, трудной судьбой, трагическими переживаниями в водовороте страшного двадцатого века. Для создания книги нам понадобились все бездонные знания Вячеслава Петровича Нечаева (автора-составителя и автора комментариев), энергия и молодость Дарьи Семеновой (редактора), глубокое понимание времени и пространства Давида Бернштейна и Анны Бернштейн (художника и верстальщицы), любовь и расположение одного из лучших корректоров Татьяны Смирновой. Быть может, В.П. Нечаев был слишком деликатен и не приоткрыл всех известных ему секретов, однако только так, по нашему глубочайшему убеждению, и следует поступать с дневниками в потрепанных обложках, а не сафьяновых переплетах.
Мы попросили побеседовать редактора книги Дашу Семенову и автора-составителя Вячеслава Петровича Нечаева для вас, дорогие наши читатели!
«Нельзя судить о людях только по своему впечатлению»
– Расскажите, как библиотека СТД оказалась обладателем дневника Рины Зеленой?
– Первое издание воспоминаний Рины Зеленой выпускалось Редиздатом ВТО, а
редактировала книгу наша сотрудница Валерия Георгиевна Кононова. Так и установилась связь между нами. У наследников Рины Васильевны остались материалы, хотя она сама при жизни кое-что сдавала в РГАЛИ. Но так уж устроено: никогда, даже после смерти человека, целиком его архив не поступает в хранение. Пока живы владельцы – сдают по частям, поскольку документы и вещи надо разобрать, а для этого нужны время и площадь. И всегда что-то драгоценное (в смысле памяти, а не цены) оставляют для себя. Так было и в этом случае. Мы давно были знакомы с родственниками Зеленой, племянница ее мужа Константина Топуридзе передавала нам рукописи, черновики, заметки, заготовки для
книги «Разрозненные страницы», а также рисунки Бронислава Малаховского, сейчас
хранящиеся в архиве. Позднее мы получили и дневник, поскольку проявили к нему
интерес. Ходила версия, что Рина хотела его уничтожить, но в итоге сохранила. Мы
посчитали, что дневник – прекрасное дополнение к ее воспоминаниям.
– А в чем его ценность и особенность?
– Время с конца 1928 до 1938 было очень сложным, не все в эти годы вели дневники.
Такие записи всегда страдали: в них зачеркивались страницы, вырывались листы. Но
жизнь состоит из хорошего и плохого. Дневник Рины Зеленой совершенно другой. Она понимала время – и это поразительно, ведь она была тогда молодой! – и понимала, что можно рассказывать о себе, а о других записывать только то, что не может им повредить.
– Вы думаете, она делала это сознательно?
– Да. В 1928 году ее лучшая подруга Лидия Яковлевна Гинзбург впервые была арестована ненадолго, но Рина не пишет об этом ни слова. Да и кругом «взрывались бомбы»: то одного арестуют, то другого, причем со всеми она была близко знакома. Ее роман с Михаилом Кольцовым мог окончиться плачевно. Хотя они довольно рано прекратили встречаться. Она была дружна с Мусей Малаховской, но нигде не упоминает, что ее арестовали вместе с мужем-художником. Ее круг сужался, она не могла этого не ощущать. Думаю, Рина Васильевна боялась, что эти записи могут прочитать посторонние. В 1937 году она настолько чувствовала, что в стране происходит что-то страшное, но фиксирует факты о строительстве канала, московском метро, Северном полюсе – но не про знакомых и друзей, ведь любая неточность может сыграть против них. Такая мудрость свойственна людям думающим. Тогда многие молчали, прекратили вспоминать и записывать. Если Зеленая кого-то упомянула не так, то потом вырывала эти странички. В ее дневнике жестокость тех лет выглядывает вторым планом, вы ощущаете ее подспудно. Пожалуй, только в одном месте она словно проговаривается (думаю, она просто просмотрела эти страницы). Речь идет о сестрах Тернавцевых (Ирине Альтман-Щеголевой и Марии Малаховской): свободные красивые женщины, которым все прощалось, вдруг, наговорившись, ощущают, что их могут подслушивать, и начинают проверять в шкафу и под кроватью, нет ли кого. Так передан этот бытовой страх, без нагнетания, с иронией. Но это страшнее арестов, о которых рассказывалось бы впрямую.
В это время один только Борис Пастернак обратил внимание на происходящее. Он связал две смерти – Маяковского и молодого лефовца Силлова, арестованного и расстрелянного за два или три месяца до самоубийства Маяковского. Никто из ЛЕФа не подал голоса, как будто его и не было. Пастернак по этому поводу писал, что «нас лишают памяти, заставляют забывать». А ведь Рина тоже была рядом с этими людьми.
– Забирая дневник, вы уже тогда думали, что надо его издать?
– «Письма пишут разные: / Слезные, болезные, / Иногда прекрасные, / Чаще –
бесполезные». Так же и с дневниками. При первом беглом просмотре я не почувствовал особенность этого дневника. Тогда, в 1990-е, и теперь вообще много воспоминаний издается. Но недаром говорят, что любая вещь должна «отлежаться». Я позже внимательно прочел эти записи и понял, что они показывают Рину с другой стороны. Мне показались интересными многие факты. Например, что она была знакома с Кольцовым, Маяковским, Малаховским, которого я знал по иллюстрированным журналам. Кстати, рассказывая о самоубийстве Маяковского, она со слов Муси Малаховской упоминает совершенно новые сведения, которые могут заинтересовать исследователей поэта. Она их записала, а истории, как она играла в бильярд с Владимиром Владимировичем и выиграла у него, в дневнике нет.
Читать его легко, а вот расшифровывать фамилии людей, которых Зеленая упоминает только по имени... Скажем, кто такой Женя? Шварц? По тексту я понял, что это человек, близкий к семье, ее давний знакомый. Пришла мысль о Театре «Крот» в Одессе – надо искать там. И среди ученых, участников коллектива, был и Женя – архитектор Евгений Адольфович Левинсон, соавтор Пискаревского кладбища в Санкт-Петербурге.
– А с какой именно «другой» стороны представляет этот дневник Рину Зеленую?
– Я считаю, что такие люди, как она, сами до конца никогда не раскрываются. Актеры
такого плана редки. Раневская и Зеленая – актрисы чаплинского плана, могущие играть что угодно. У них был поразительный ум, наблюдательный, острый. У Рины болело горло, поэтому она не могла работать в драматическом театре, а выбрала эстраду. Там надо было найти нишу, в чем ей помог Михаил Кольцов. Эту нишу можно назвать «Дети говорят со взрослыми». Рина Васильевна великолепно имитировала детский голос, придумывала реплики, которые потом повторяли люди. Как у Раневской была фраза про Мулю, так и у Рины: «Потом хватилися – пианины нету».
– И для того, чтобы о большой актрисе не судили по общеизвестным фактам,
издается сейчас ее дневник?
– Да. Занимаясь историей культуры, я исхожу не из того, что лежит на поверхности. Это наша беда – как однобоко мы воспринимаем людей. Говоря о Фаине Раневской, все вспоминают Мулю и афоризмы. Мало кто назовет спектакль «Деревья умирают стоя», в котором она играла, молодежь вообще не знает кинокартину «Мечта». А Рину Зеленую знают как миссис Хадсон. Ее дневник наводит на разные мысли, в том числе и о том, что у нее, как и у Раневской, была потребность в книге. Отправляясь на Северный полюс или в Берлин, она ведет отдельные дневниковые записи. Сплошной дневник – только тот, что мы издаем. Но вела она его хаотично: могла несколько дней или даже лет не заполнять страницы или дать одну-две строчки за какой-нибудь год. Наверное, надо искать дополнительные материалы, но есть ли они? Она могла и уничтожить их – это свойственно всем людям того времени. И мы вынуждены довольствоваться тем впечатлением, что создают изданные документы, а ведь человек может оказаться сложнее и противоречивее. Время Рины Васильевны было таким, что нельзя ни о ком судить только по одному своему впечатлению.
– Будет ли интересен сегодняшним читателям такой неочевидный материал?
– Я рассчитываю на думающих людей: людям поверхностным этот дневник ничего не даст. Но думающие свяжут то, что прочитали, с тем, какое тогда было время. У нас
примитивно все воспринимают. Даже исследователи культуры не учитывают психологию и обстановку. Ты чувствуешь что-то, хотя у тебя и нет никаких документов, но потом они находятся и подтверждают твои ощущения и предположения. У меня так было с Роменом Гари. Когда я прочел его «Обещание на рассвете», я поверил ему в том, что он не выдумал эти детские воспоминания, что они реальны. Но одна французская исследовательница целую книжку написала, где отрицает его рассказы из детства: мол, этого не было. Она не понимает психологию ребенка! Я стал заниматься этим вопросом, и моя версия подтвердилась. Это нужно – понять свое время. И этот дневник – подспудный рассказ о времени и о человеке. Меняется время, люди, восприятие. Надо публиковать все документы, какие есть, чтобы создалась общая картина, иначе мы всегда будем бросаться из крайности в крайность, и Раневская у нас будет автором афоризмов, а Зеленая – черепахой Тортилой. Жизнь сложна, а особенно в XX веке, и особенно у нас. Какие там парижские тайны! Мы их в сто раз превзошли.