Смелости артиста и режиссера Алексея Артемова можно позавидовать: ярко заявив о себе в труппе одного из самых заметных театров страны – новосибирского «Глобуса», он бесстрашно уехал покорять Москву. Попав в поле зрения выдающегося мастера Юрия Погребничко, сыграл много запоминающихся ролей в самобытном Театре «Около дома Станиславского». Закончив режиссерский курс в «Щуке», он вновь в самостоятельном плавании – уже как постановщик, работающий на разных площадках столицы и регионов.
– В 7 классе я попал в школьный театральный кружок, стал участвовать в спектаклях, фестивалях, КВН. Тогда я точно понял, что буду поступать в театральный вуз, тем более, что по физике и химии у меня было «два», за весь курс по геометрии я не решил ни одной задачи. По окончании хотел ехать в Москву, но сходил на капустник первокурсников Новосибирского театрального института, и мне так понравилось! К тому же от родителей в 16 лет уезжать… Рановато не для меня – они будут скучать. А в Новосибирске, конечно же, было легче поступить, конкурс не такой космический, как в московских вузах, – человек 12 на место. Да и педагоги у нас были очень хорошие. Наш мастер курса Анатолий Владимирович Ахреев на протяжении 4 лет уделял нам всю вторую половину дня 7 дней в неделю. В Москве такого быть не может: у всех слишком много дел.
– Его труды не пропали даром: после НГТИ вы вошли в труппу Новосибирского «Глобуса», много играли. И вдруг оставили не только коллектив, но и город.
– Все 4 года обучения я в сторону Москвы посматривал, все время слышал, что кто-то туда уезжает. Что они там делают, где снимаются, в каких театрах работают? И когда кто-то в гримерке «Глобуса» сказал: «Да куда мы уже денемся отсюда?» – я подумал, что если не попробую, то останусь неудовлетворен. И сказал: «А я уезжаю 15 марта», – взяв дату с потолка, но в тот же день за полгода купил билет на это число. Мне стало тесно даже в таком большом городе, как Новосибирск. В Москве я регулярно бывал то на гастролях, то проездом, то в гостях. Приезжал и чувствовал: здесь мои просторы, мой воздух, моя погода. Я хоть и сибиряк, но все, что меньше «+5», для меня плохо.
Москва всех влечет, это понятно. Хотя «Глобус» – это очевидно хороший театр во всех отношениях. Я его вспоминаю с радостью, а худрука Алексея Михайловича Крикливого уважаю за человечность и хороший характер. Там состоялось первое знакомство с профессиональной сценой. Правда, я терпеть не мог свою первую большую роль. Год играл, и на каждом спектакле думал: «Когда ж это закончится?» Я ее боялся и откровенно не понимал, что с ней делать. Участвовал в мюзиклах, которые кроме «Глобуса» никто не ставил. Это же семейные постановки, где задействована почти вся труппа. Танцевать, кстати, я очень люблю. Вот с вокалом я не на высоте, хотя и пою по-актерски.
– И из такого очевидно хорошего театра вы ушли. Куда?
– Я уезжал в Москву в пустоту. Единственное, что у меня было, – это обещание помощи от тех, кто уже здесь жил. Но в Москве все друг другу обещают помочь, а в итоге ты оказываешься сам с собой. Год я пытался попасть на съемки куда-нибудь, пробовался в разные театры – «Et Cetera», Театр им. Вахтангова, где отказали в последний момент. В 2012 году поступил в «Щуку», где учился на режиссуре у Юрия Еремина – на курс младше, чем ребята у Юрия Николаевича Погребничко. Я просился к нему в актерскую труппу, но мест не было. На следующий год он, видимо, посмотрел наши экзамены и сам пригласил меня. Я хотел к нему весь этот год, ходил на спектакли, и после каждого неизменно было светло и грустно и возникало ощущение очищения – эмоционального и интеллектуального. Я не видел никогда такого. Мне нравится формат постановок, придуманный Погребничко, – 1 час и 10 минут. Все, что нужно, за это время происходит.
И все-таки некоторое время назад случился мой третий уход – теперь уже из труппы «ОКОЛО», хотя я до сих пор играю там и репетирую новый спектакль с режиссером Александрой Толстошевой. Я решил уйти, чтобы не зависеть от дирекции и художественного руководителя, как любой актер любой труппы, и существовать автономно. Независимость мне сейчас на руку, потому что я занимаюсь параллельно съемками, режиссурой: моя занятость сегодня – то, что называется «с миру по нитке». Но к актерской работе я всегда готов: это то, что доктор прописал, чего от меня не оторвать.
– А когда и как вы почувствовали тягу к режиссуре?
– Думаю, режиссура – это воля Провидения. У меня была мысль о ней, потому что всегда хотелось придумывать, еще с Новосибирского института. Спасибо Ахрееву: у нас были зачины – специальные упражнения в начале каждого рабочего дня перед мастерством. Раз в две недели ты что-то придумываешь, воплощаешь и делаешь, анализируя и получая обратную связь. Это потрясающее ощущение: погружаться внутрь себя и пытаться концепции связать, сцены построить, придумать героев, отношения, эпоху, место, обстоятельства. И с тех пор у меня в голове, душе и сердце осталось впечатление, что это здорово. Я собирался поступить на режиссуру однажды, но когда – не знал. Условно думал: 28-30 лет. Это профессия возраста, жизненный опыт сильно влияет на то, что человек делает. И вдруг мой товарищ предложил вместе поступать в «Щуку». Назавтра надо подавать документы, а у меня ни справок медицинских, ни программы актерской (а я не люблю что-то делать с бухты-барахты, мне надо подготовиться психологически). Но мы все собрали, я полночи программу вспоминал. На следующий день друг «слетел», а я прошел. Понимаю, что своевременно – не надо было мне ждать до 28 лет.
Режиссер – другая профессия, нежели актер, хотя во мне они каким-то образом сочетаются. В первую очередь потому, что есть потребность в личном пространстве. Есть вещи, которые меня интересуют, волнуют, затрагивают, и видение, которое хочется передать. Именно поэтому уход из «ОКОЛО» является продолжением моего «я». Не актом, основанным на ложном эго, не следствием проблем – это попытка пойти своей дорогой. Я однозначно понял, что я человек другого и актерского склада, и мыслительного. На протяжении многих лет Юрий Николаевич придерживается определенной философии, а у меня она несколько иная, как и взгляд на жизнь. И мою характерную природу актерскую, возможно, уже не изменить.
Я, наверное, внешне иное впечатление произвожу, да и мне частенько такие роли дают – романтик, лирик, герой-любовник. Но я больше всего люблю клоунаду, фарс, буффонаду. Меня влечет к юмору, не скрывающемуся за иронией, когда можно смеяться от души, интересны маски, драматургия Гольдони и Кальдерона. Жизнь иногда очень смешная бывает. Я это, может, даже не контролирую, но таких красок мне с самого начала не хватило у Погребничко. Он использует отрывочную структуру: сны и впечатления соединяются не всегда логично, или логика трудно прослеживается, а мне бы не хотелось так далеко отодвигать сюжет. Так сказать, пусть будет коврик и два актера, чтобы можно было сосредоточиться на яркой игре. Меня интересует, как достать из артиста нечто, чего он сам от себя не ожидает. У Юрия Николаевича такое в спектаклях тоже иногда бывает, но он ставит на другое. Хотя то, что он мне дал (или я сам у него взял – не знаю, как правильно сказать), произвело на меня неизгладимое впечатление. Я унес это с собой и сейчас, говоря на другом языке, делая работы в ином жанре, понимаю, что в них очень много от постановок Погребничко.
– В «Щуке» вы учились у мастера, совсем на него не похожего, – у Юрия Еремина.
– С Юрием Ивановичем у нас очень хорошо складывались отношения, я благодарен ему за все. Как педагог он объясняет по школе: действенный анализ, событийный ряд, хребет пьесы, стилистика, жанр, отношение автора к действительности – все как надо. Дает азы, опираясь на свой опыт: просто, вменяемо, без уходов в сторону, ухищрений, собственных сентенций. Подводит базу, на которую можно встать, сориентироваться, а там уже и творчеством заниматься. Он, как и Анатолий Ахреев в Новосибирске, честно был с нами от начала и до конца и муштровал. А Юрий Николаевич Погребничко – прежде всего мастер режиссуры. Он объясняет так, что только и можно, что сесть и задуматься: метафорично, образно, нестандартно. Ты вроде и уловил что-то, но не особо понял, что. В этом он похож на Римаса Туминаса. Они, кстати, оба застраивают рисунок артистам.
– Кого еще вы можете назвать мастером режиссуры?
– Сейчас кого ни поспрашивай – многие назовут одни и те же имена. Я вращаюсь в кругу актеров и режиссеров, где мнения идентичны. Лично я в последнее время зачастил на спектакли Дмитрия Крымова. Практически все, что я у него смотрел, мне очень нравится. Впечатляет, как он с пространством работает, с реквизитом и цветом. Актеры у него смело существуют без ограничений, они раскрепощены. Римас Туминас нравится. Нравится та энергия, которую Евгений Писарев вложил в Пушкинский театр: свежо, молодо, быстро. Из последнего, что видел, понравились «Три толстяка» Андрея Могучего в БДТ. У Юрия Бутусова очень нравился мхатовский «Гамлет». А вот недавние «Барабаны в ночи» – и да, и нет: это по-хорошему сотрясает тебя, но иногда непонятно. Притом, что я театральный полиглот и могу отделить «нравится» от «интересно», «профессионально».
Мне кажется, сейчас это время уже заканчивается, но был период, когда все вдруг голосовали и болели за провокаторов – режиссеров, драматургов, которые поднимали со дна всю грязь, какая у нас была, есть и будет, пытались открыть глаза всем (в том числе и себе) на «правду». Тогда все говорили-говорили про «Гоголь-центр», на него был бум. Я сходил – ну, не нравится, тяготит: начинаешь на мир смотреть, как сквозь черную пелену.
– Вы делали первые самостоятельные шаги в режиссуре, начав с двух спектаклей в Театре им. Вахтангова – «Фрида» и «Нижинский. Гениальный идиот», поставленных в тандеме с Лейлой Абу-аль-Кишек.
– Да, я «зацепился» за команду Вахтанговского театра: актриса Аделина Гизатуллина несколько лет назад инициировала создание нашей творческой группы. Лейла была постановщиком «Фриды» и пригласила меня поработать с актерами за пару недель до премьеры. Далее в «Нижинском» мы уже сотрудничали с самого начала. Будучи вторым режиссером, я реализовывал ее идеи: какие-то вещи доводил до ума, занимался внутренней проработкой образа, сцен. Иногда сам предлагал что-то. Мне порой хочется больше юмора и остроты, но у Лейлы другой взгляд, она мыслит другими категориями. Но так как мы сотрудничаем очень давно, мне было легко встроиться в ее план и исполнить то, что она хочет, тем более, что мне это не противоречит. Как мне кажется, ее режиссерское мышление похоже на мышление Римаса Туминаса. И в общем-то он ее работы одобряет. В целом ему нравится, что молодые режиссеры делают какие-то шаги в его театре. И мне нравится политика Театра, поддерживаемая и направляемая директором Кириллом Игоревичем Кроком, нравится энергия и движение, даже тот рабочий конвейер, от которого я когда-то убежал из Новосибирска. Здесь всегда что-то происходит, есть ниша, которую можно занять. Поэтому и артисты не боятся отказываться от ролей, понимая, что все равно останутся в обойме. С превеликой радостью поработаю здесь еще. И шанс такой выпал, но сейчас в связи с пандемией у нашей команды приостановилась новая работа: мы должны были приступать к репетициям, чтобы предложить театру новое название, но увы, пока это дело откладывается.
– Не боитесь остаться без работы, не будучи в штате театра?
– Не думаю, что с уходом из «ОКОЛО» я потеряюсь и растворюсь. Наоборот, я чувствую, как сгущаются события, открываются двери. Молодые режиссеры выезжают за счет лабораторий: приходят, заявляют о себе, а худрук сразу видит, кого можно пригласить. Так произошло в Пушкинском театре, где на лаборатории я делал эскиз по пьесе Евгения Водолазкина «Музей», и были сомнения, актуальна ли она для этого театра. Она написана в стиле Николая Эрдмана. Может, именно этот автор сейчас и не приветствуется, и такая постановка не вызовет однозначного фурора. Но на Малой сцене, где планируется спектакль, есть разнообразие, для этой площадки «Музей» – даже не эксперимент. В нем звучит актуальная с исторической точки зрения тема, а персонажи несколько комиксовые. Я бы на месте художественного руководителя не опасался.
Я предложил еще «Сонату без сопровождения» Орсона Скотта Карда, которую делал в «ОКОЛО» в качестве дипломного проекта. Я бы хотел, чтобы эту работу поиграли хотя бы несколько лет. Но что сейчас будет происходить в театрах, непонятно. В случае с Пушкинским многое зависит от Евгения Александровича Писарева, но и от меня тоже. Мне дают зеленый свет, позволяют искать варианты. Если бы какой-то материал предложил мне худрук, я бы рассматривал и его, даже если он не запал бы мне в душу. Мне интересно работать в этом коллективе, да и надо сцену осваивать, руку набивать.
Что касается штатной должности… Не задумывался об этом с профессиональной точки зрения, но по-человечески знаю, что мне бы хотелось с одним и тем же актером сосуществовать длительный период. Я не прочь путешествий, разных коллективов, экспериментов, но хорошо знать, что где-то есть мой дом, куда я всегда могу вернуться. Это лабораторная работа по изучению и проверке основ режиссуры, когда ты можешь углубляться в детали. Но и проверять себя, обновляться с новыми людьми тоже неплохо.
– Морально вы готовы к неудачам?
– Я не фокусируюсь на негативе, сосредотачиваясь на лучшем, что есть в мире. Хотя в своей профессиональной истории не помню момента, когда бы все шло как по маслу. Все время нужно было копаться в себе, справляться с обстоятельствами – иногда гнетущими или угрожающими. Переезд из Новосибирска в никуда был авантюрным делом, заставившим много чего отведать, поэтому сейчас мне совершенно не страшно. В Москве все так интересно, что я не обращаю внимания на проблемы. Здесь только ленивый не найдет работы. Да – будет тяжело, кто-то что-то станет говорить… Юрий Николаевич Погребничко меня всегда своей стойкостью восхищал: как бы его ни ругали (а в первые годы его творчества ругани было много), он спокойно делал свою работу, – то, что хотел, видел и понимал.
Но, конечно, я думаю о возможном неуспехе, воображение-то живое. Много раз себе представлял и славу, и падения. Как актер я эти крайности ощущал. Я знаю, что такое вдохновение, когда играешь так, что все смеются, плачут, аплодируют. Но были и другие спектакли: сам понимаешь, что играешь ерунду, а из зала постоянно доносятся вздохи. Помню, в Новосибирске показывал номер, и кто-то крикнул: «Плохо, уходи!» Слава богу, я тогда этого не слышал, мне потом рассказали. Так и в режиссуре все может быть по-разному, хотя я еще не проходил сквозь эти жернова, через огонь, воду и медные трубы.
Любой профессионал в своей деятельности допускает ошибки. Я со своей стороны готов выкладываться на полную сотню, но не все зависит от меня (хотя, конечно, режиссер в ответе за все, даже за организационные вопросы). Мои родители много и ответственно трудились всю свою жизнь, и я тоже трудолюбив. Иногда ты старался и делал, но – не вышло. Во-первых, невозможно всегда на «пятерку» работать. Во-вторых, ты не гений (у меня есть способности и трудолюбие, но к гениям я себя не причисляю). В таком случае нельзя себя терзать за то, что не вышло. Раньше я очень болезненно реагировал на жесткие провалы, которые случались в институте и в первые годы службы в театре, переживал день, два, три. Но годы идут, опыт растет, промахи случаются и сейчас, но ты к ним начинаешь сносно относиться. Когда ты молодой, амбициозный, гордый, любой провал кажется финалом жизни и преждевременным завершением карьеры. А потом ты понимаешь, что это норма: никто не совершенен. Даже гении играют то лучше, то хуже, выдавая хороший спектакль через два плохих. Привыкаешь, что все полосатое.
Я беру пример с Юрия Николаевича: для меня критерием успеха является собственное удовлетворение, внутреннее ощущение, что все происходит так, как я и предполагал. Бывает и наоборот: получилось классно там, где не ожидал. Хотя это ощущение удачи во многом зависит от мнения публики. Я же знаю, что такое внимательный зал. Можно опираться на положительную энергию зрителей, которым нравится то, что ты делаешь. Но если они не будут принимать… Не знаю. Я много раз представлял себе результат своей деятельности: вот я почиваю на лаврах, или вот мне не повезло, и я ищу себя в чем-то другом. Но процесс, как я буду идти к этому результату, не представлял.
– Молодому режиссеру трудно завоевать авторитет у артистов?
– До сих пор я в основном с молодыми работал: в «ОКОЛО», в Вахтанговском, в Пушкинском. Сейчас я уже в своих силах более-менее уверен, поэтому не так сильно волнуюсь: смогу ли я что-то предложить, сказать. Но думаю, что обязательно настанет такой момент, когда работа может пойти из рук вон. Потому что взрослые актеры действительно не доверяют молодым. Но я бы сказал так: правильно и делают. Это проверка, которую нужно непременно пройти, чтобы молодой режиссер стал зрелым мастером. Хотя был у меня и опыт работы с возрастным артистом – с Олегом Лопуховым в Вахтанговском театре. Хорошо работалось! Он, как водится у актеров с большим стажем, очень много предлагал, так что вначале было туговато, но даже не доходя многих шагов до экватора, мы пришли к консенсусу, стали понимать друг друга и доверять.
Когда ставишь спектакль, вспоминаешь притчу о дереве и травинке: высокое дерево сломалось от силы ветра, а трава согнулась от урагана, но ничего с ней не случилось. Так и режиссеру, особенно начинающему, иногда приходится подстраиваться, на несколько градусов отклоняться от выбранного курса. Причиной бывают как раз актеры – обычно зрелые или с самомнением. Но без карты трудно идти в плаванье. И коль уж она есть, иной раз необходимо требовать, спорить и ни в коем случае не отходить от намеченного плана, потому что есть внутреннее ощущение: должно быть так и никак по-другому, как бы кто-то ни сопротивлялся. Хотя я прислушиваюсь к артистам, особенно к тем, которым я доверяю. Но иногда они предлагают такие варианты, что даже теряешься: один хуже другого, не понимаешь, как правильно отреагировать, чтобы никого не обидеть. А порой сам в ступор входишь и не знаешь, что делать. Тогда единственный шанс в том, что органика актера что-то выдаст, подскажет.
– Артисты в разных театрах разные. Насколько отличаются коллективы в «ОКОЛО» и в театре Вахтангова! Вы как режиссер ощущаете эту разницу?
– Если говорить прямо, то благодаря стараниям и многосторонним интересам Юрия Николаевича Погребничко IQ актеров «ОКОЛО» в среднем выше, чем у актеров любого другого театра. Но в каждом месте есть личности, значительно выделяющиеся, несмотря на общую тенденцию. Но интеллект – не мерило: порой он актеру даже мешает. Он может помочь, дополнить пробелы, подтянуть артиста, если его талант ниже среднестатистической нормы. А если заметно выше – то наоборот. Есть талантливые актеры, которым запрещено думать.
С артистами «ОКОЛО» мне было трудно работать, а с вахтанговцами очень легко репетировалось. Этот театр разношерстен (естественно, мне там не все нравится), поэтому ребята переходят от одного режиссера к другому, третьему, четвертому, привыкают к переменам, умеют перестраиваться. Может, стандартные правила, по которым они работают, не подкреплены философией, но зато актеры в Театре им Вахтангова мобильные, гибкие, молодые. С ними здорово все складывалось.
– Это профессия для сильных уверенных в себе людей? Ведь мало где так бьют и унижают, как в актерстве.
– В жизни может быть все. И среди актеров есть как коммуникабельные, энергичные, пробивные люди, так и замкнутые, неуверенные в себе. «Невозможно» – слово из лексикона дураков: если по судьбе тебе определенное место выделено, и ты одарен талантом, то судьба же и обеспечит условия, где тонкий цветок не потеряет свой аромат и сохранит жизнеспособность. Положено слабому, психологически неустойчивому человеку быть в театре – значит, найдется именно тот театр, где он сможет работать.
Но в вашем утверждении есть очевидная логика: время сейчас очень материалистическое, с утилитарным подходом. Да и актерство – конкурентная среда. Кстати, в театральном коллективе это не так заметно, как в кино, где приходишь на пробы – а за тобой уже другой человек. Театр иной по своей организации: там сразу видно хорошего актера, нужного спектаклю. Когда вписываешься в коллектив и соответствуешь его нормам, нет сомнений, что тебя пригласят на роль. А вот если чувствуешь конкуренцию, значит, у тебя где-то провал: то ли в актерских навыках, то ли дисциплине, то ли коммуникативности, и надо следить за тем, чтобы свое мнение не выражать некрасиво, мешая режиссеру.
– А что нужно, чтобы добиться успеха в режиссуре?
– Каждому свое. Погребничко – театральный буддист. Две вещи сделали его тем, кем он является: возможность думать о пространстве и мире и способность не бояться. Много своих идей он черпает из учений, философий и практик. Кому-то это кажется странным, а мне – интересным. Туминас – интеллектуал и эстет, мыслящий символами и метафорами. Крымов – художник и авангардист. Что нужно мне – похоже, я должен обнаружить во время работы. У меня есть устоявшееся мировосприятие, идеи, которые меня волнуют, формы, которыми я мыслю. Я много читаю, хожу по театрам, смотрю фильмы. Я знаю, на что буду ставить акцент. А там уже действительность меня выкристаллизует.
Дарья Семёнова
Фото Марии Макаровой