Анна Сильчук – актриса столичной формации: в родном Нижнем Новгороде она выходит на сцену не только Театра юного зрителя в ролях принцесс и подростков, но и играет в Центре театрального мастерства, бесстрашно примеряя на себя образы современной драматургии. Стремление разнообразить артистическую палитру, получить неизведанный опыт, соприкоснуться с новыми формами, узнать, увидеть, попробовать – такая жажда деятельности дорогого стоит! При этом яркая, смелая, красивая исполнительница не отрицает традиций и классики, интуитивно понимая, как актуально великое драматургическое наследие именно сегодня.
– Вы получали актерское образование в Нижнем Новгороде и только после училища окончили заочное отделение ГИТИСа. Почему не пробовали сразу поступать в Москву или Санкт-Петербург? И как вообще выбирали профессию?
– Я пошла «в актрисы», потому что папа – солист оперы (Александр Петрович Сильчук – бас Нижегородского театра оперы и балета им. А.С. Пушкина – прим. Д.С.). С раннего детства я в театре «тусовалась», а потом выходила во двор и поражала бабушек, сидевших у крылец, исполнением арии Лизы. В 5 лет пела: «Ах, истомилась, устала я! Ночью ли,днем, только о нем…» – представляю, как это было смешно. Отчасти на мой выбор повлияла детская восторженность от частого пребывания в театре, отчасти, наверное,гены. Хотя семья у меня скорее музыкальная, потому что мама и бабушка – дирижеры, но театр – это же определенная романтика, особенно для ребенка.
В детстве я не знала другого театра, кроме оперного, а когда повзрослела, мне стало казаться, что это достаточно узкое направление: хотелось большего. И я решила идти в драматический. Плюс к тому я очень плохо в школе училась, мне было настолько там неинтересно! Все педагоги молились, чтобы я ушла после 9-го класса! На полном серьезе я сдавала географию так, что меня просили спеть песню. «Пока на “тройку”. Давай еще одну – поставим “четверку”». Так меня и спровадили в училище (Нижегородское театральное училище им. Е.А. Евстигнеева – прим. Д.С.). Я тогда не очень много знала о театре. Мне казалось, что я просто буду выходить на сцену в красивых платьях, а все будут мне аплодировать и поражаться моей красоте и таланту. Уже на первом курсе я поняла, что моя профессия вообще не про платья – в ней и близко такого нет. Впоследствии узнала, что есть московские вузы, где образование серьезнее, но так сложилось, что я училась в Нижнем. А с третьего курса меня взял в ТЮЗ тогдашний худрук Вячеслав Кокорин: сначала на роль Джульетты, а впоследствии и на другие. Так здесь я и задержалась. Он был по-настоящему серьезным режиссером (к сожалению, он умер в 2017 году) и вокруг себя создал полноценный театр, в котором многие хотели работать. Даже Полина Агуреева на каком-то фестивале одной из наших актрис сказала: «Как вам повезло работать с Вячеславом Всеволодовичем!»
Он набирал у нас курс на базе ГИТИСа. Впоследствии так получилось, что ему пришлось нас оставить и уехать из Нижнего Новгорода. Наш курс, который должен был быть очным, стал заочным, и оканчивали мы образование уже в Москве. Раз в полгода ездили на сессию, длившуюся месяц, после чего получали задание и возвращались домой готовить его.
– После ГИТИСа не было мыслей остаться в столице? Ведь этот вуз открывает многие двери.
– Конечно, образование важно, хотя бывает же и так, что люди окончили крутой вуз, но вообще не про эту профессию. Очень часто я хотела большего, были какие-то попытки, предпосылки, а что-то стопорило. В определенный момент я жила в Москве, потому что активно снималась. Но я поняла, что хочу заниматься театром, а не однодневными мелодрамами, которые ляпают на раз. И даже если сниматься у классных режиссеров – а я бы с удовольствием это делала! – все равно нужно жить в Москве. А московские театры – вещь сложная: даже если туда каким-то образом попасть, то можно так и сидеть и, дай бог, раз в год получать роль… А у меня жажда работы – такой, сякой, пятой, десятой! Мне хочется пробовать новое и делать это по-настоящему. Меня в итоге брали в один коллектив. Я очень долго думала, стоит ли переезжать, потому что он меня не устраивал с точки зрения театральной эстетики. И я сделала свой выбор. Может, все изменится завтра или через год, но на данный момент он такой.
Так что про Москву я уже примерно поняла. Но, конечно, основная проблема провинциальных артистов – нереализованность. У актера в принципе большая эмоциональная нагрузка, причем разного характера: то не получается роль, то вообще еене дали, то так загнал себя, что уже физически не можешь играть. И в провинции, в отличие от больших городов, ты никому вообще не нужен, никто твои проблемы не поймет, а жертвы не оценит. Или, например, приехали критики, прилюдно тебя распяли, уехали и забыли про тебя. Бывают моменты, когда я думаю: «Хватит, уйду из профессии! Кого я хочу удивить?» Потому что в нашем деле надо каждый день удивлять окружающих, и порой думаешь – а зачем?.. Конфликт ведь еще вот в чем: ты профессией хочешь заниматься или свое эго тешить? Я хочу быть честной перед собой, но иногда понимаю, что мною движет плохой мотор. А как от него избавиться? И если не хотеть быть лучшей, как вообще что-то делать? Такой жизненный парадокс. Ты же все равно ждешь признания, и это разрушает. Казалось бы – делай свое дело и радуйся, но всем как-то этого мало.
– Вы начинали с Джульетты. Кажется, ролей такого уровня у вас больше не было, а ведь драматургия мирового значения – лучшая школа для артиста.
– Я играла Сюзанну в «Женитьбе Фигаро». Но больше крупных ролей мирового уровня, может, и действительно не было. Но не соглашусь с вами, что на Джульетте я научилась большему, нежели на других своих героинях. Дать такую работу актрисе в 17 лет – довольно смело. Я же не умела ничего вообще! Наверное, этим и понравилась нашему худруку: я была зеленой нетронутой девочкой. И что-то еще во мне, видимо, было… Ведь играли эту роль многие артистки разных возрастов и разного уровня подготовки. У меня же было ощущение, что меня, как слепого котенка, бросили в реку и сказали: «Плыви!» Конечно, этот спектакль дал мне хороший старт. Но не могу сказать, что эта работа была осознанной и обдуманной и я понимала, что делаю – делала я все на детском наиве и интуиции. Возможно, имея тот опыт, который есть сейчас, я бы справилась с ролью лучше, а возможно, что и нет, и она не требует как раз опыта и умений.
Сегодня я пришла к тому, что очень хочу играть классику, потому что это брешь в моей работе. В моей жизни было много современных постановок, новой драмы, я переиграла множество подростков. Да и сейчас продолжаю это делать. Все уже смеются над моими ролями, в которых мне 15-16 лет – это же девчонки вдвое младше меня! Я как-то застоялась в этом амплуа. У всех есть понимание, что ТЮЗ – это детский театр, но тот же Вячеслав Всеволодович Кокорин хотел переименовать нас в Молодежный. А нынешний худрук Алексей Александрович Логачев позиционирует нас как театр с детства и на всю жизнь. В нем должны идти не обязательно только детские и подростковые постановки – нужно развивать и взрослый репертуар (тем более, что артист растет именно на нем). У наших спектаклей должен быть знак качества, уровень, чтобы зрители приходили сами и приводили детей. Вполне возможно, что я дождусь ролей, о которых мечтаю. Например, в планах – «Много шума из ничего» Шекспира и «Чайка» Чехова.
– Вы играете в спектакле «Папа» по пьесе Флориана Зеллера. Наверное, это тоже выход за рамки амплуа?
– Честно говоря, я бы не сказала, что моя героиня – это выход за рамки привычного мне типажа, ведь помимо подростков я играла много, так скажем, лирических героинь (та же Джульетта, Прекрасная принцесса в «Бременских», Зина в «Собачьем сердце», Бекки в «Приключениях Тома Сойера» и др.). В представлении отца в исполнении Леонида Ремнева его младшая дочь Лора – ангел. У меня всего две сцены, но мне очень нравится этот спектакль. Но кардинально другая я не в нем, а, скорее, в «Солнечной линии» по пьесе Иван Вырыпаева в Центре театрального мастерства, где я параллельно работаю. По сюжету семейная пара, прожившая вместе 7 лет, пытается найти контакт: у них любовь, но докричаться друг до друга они не могут. Это классическая проблема мужского и женского. По тексту Барбаре, которую я играю, 40 лет, но для меня она – собирательный образ женщины.
Думаю, проблема амплуа до сих пор существует. Конечно, сейчас рамки стираются, ведь те, кто всерьез занимаются театром, ищут, как говорится, «новые формы». Но все равно внешность так или иначе диктует, что ты будешь на сцене делать. Хотя это зависит и от твоего внутреннего содержания. Есть актеры, которые могут сыграть все. Но самое главное – у какого режиссера ты играешь, и какой он тебя видит. Можно перейти в другой коллектив на, казалось бы, лучшие роли – ну и что, если они не будут сделаны достойно? У меня был опыт: в 20 лет я играла у Владимира Золотаря в массовке «Короля Лира» и была счастлива. С нами репетировали на таком уровне, на котором другим, может, и в главных ролях не удается.
– Недавно у вас была премьера: в мюзикле «Волшебник страны OZ» у вас роль Дороти – еще одной девочки...
– С Викторией Печерниковой мы впервые встретились на лаборатории в работе над новой драмой: делали эскиз пьесы Маши Конторович «Мама, мне оторвало руку». Потом она приехала с «Волшебником». Я не ожидала, что мне дадут сыграть Дороти, потому что у нас много молодых хороших девчонок. Да никто и не знал заранее, какие будут роли, потому что не видел инсценировки. Я показалась на кастинге, как говорится, без ложных надежд и опасений: ничего не ждала и внутренне понимала, что роль очередной девочки должна достаться уже не мне. Я очень много таких героинь переиграла, и хочется какого-то более серьезного материала. Но так бывает: ты чего-то не хочешь или не понимаешь, зачем, а все – раз! – и складывается вопреки всему. Режиссер увидел именно меня. Надеюсь, она не ошиблась.
И оказалось, что в этой, казалось бы, детской истории есть серьезная драматическая подложка. Когда я играю этот спектакль, у меня чувство, будто я проживаю маленькую жизнь. Я прохожу путь с героем, который меняется. Кроме того, раньше я никогда не участвовала в мюзиклах (были музыкальные спектакли, например, «Бременские музыканты», но таких сложных партий, как в «Волшебнике», мне исполнять никогда не приходилось). И мне стал очень близок этот жанр, где помимо диалогов яркими выразительными средствами являются музыкальные партии.
Я привыкла к тому, что режиссеры тебя жестко (кто более, кто менее) застраивают. Всем нужен рисунок – не обязательно внешний, а, прежде всего, внутренний. Еще на лаборатории я удивлялась, что Вика дает мне полную свободу. Тогда я думала, что ей просто некогда, а вот если бы мы спектакль делали… Она, конечно, подсказывала, если ячто-то спрашивала, или в каких-то принципиальных для нее моментах. Но на «Волшебнике» сложилась та же ситуация. Мы с ней оказались на одной волне и поняли,что похожи очень. Я понимаю, чего она хочет, и во мне это отзывается.
– Судя по всему, режиссерская проблема в вашем городе существует?
– Режиссерская проблема в Нижнем Новгороде стоит очень остро! У меня в ТЮЗе был простой в течение долгого времени после того, как ушел Владимир Александрович Золотарь. Я ничего не делала 7-8 лет! Это были лучшие годы моей жизни, которые я потеряла. И так продолжалось до тех пор, пока не приехал Алексей Александрович Логачев. Он стал заниматься театром, приглашать режиссеров, которых знает и ценит, устраивать лаборатории. Так у нас делал эскиз, например, Иван Пачин – с ним бы с удовольствием поработала! И единственной отдушиной в это время простоя стал ЦТМ, где мне помогли сохранить профессию. Я познакомилась с такими режиссерами, как Иван Комаров, Никита Бетехтин, Бениамин Коц, и попробовала заниматься игровым театром, чего никогда не делала раньше.
– Как такой театр воспринимает публика?
– ЦТМ открылся в Нижнем 3-4 года назад, и поначалу публика была в шоке! На сцене идет новая драма с матом, который в Москве уже лет 20, как не актуально обсуждать. У нас это было потрясение: «О, разделась актриса! О, матное слово сказала!» Но за время существования площадки у нее появился свой зритель (лет 25 – 40), интересующийся театральной жизнью не только нашего города. Постепенное вовлечение в нее должно происходить, начиная с классики, с основ. Неподготовленный зритель придет – какой ему Мейерхольд или Брехт! Какая уж там новая драма, если он не представляет себе, что такое игровой театр. Он увидит, что говорящие головы на него орут, и всё. Свою публику надо взращивать. Допустим, в театре долгие годы был застой, и вот в провинцию приехал серьезный режиссер делать что-то по-настоящему достойное. И если в его спектакле будут провокации, новые формы и смыслы, то зрители в это «не въедут» никогда в жизни! В одном спектакле ЦТМ драматург Константин Стешик много работает с контекстом, упоминая «Остров сокровищ» Стивенсона и творчество братьев Коэнов. Но люди, не смотревшие их картины, что-то поймут? Думаю, нет. Хотя, может, сложно представить человека, не видевшего фильмов братьев Коэнов… Но ведь школьники даже программные произведения не читают! Конечно, я сейчас рассуждаю, как баушка на лавке: «Вот в наше-то время…» – но я вижу на примере своих двоюродных братьев, что с появлением айпадов и новых технологий дети перестали читать. И если бы на сцене шли хорошие постановки, это было бы важно даже с точки зрения ознакомления. ТЮЗ нужен хотя бы для того, чтобы постепенно людей вообще привлекать в театр. К сожалению, те, кто назначают на должности главных режиссеров, не думают о стратегии, развитии культурной жизни города, у них нет долгосрочной политики.
– Ваше сотрудничество с ЦТМ не означает, что классика кажется вам скучной?
– В ЦТМ ставят, по сути, программу «Любимовки» (фестиваль молодой драматургии – прим. Д.С.). В какой-то момент у меня появилось ощущение, что я играю в одной и той же пьесе. Поэтому сейчас мне немножко хочется уйти либо в классику, либо в зарубежную современную драматургию: мне она кажется не такой однотипной и более объемной и глубокой, чем наша.
Поначалу было интересно и классно, но потом я от этого подустала. Конечно, в наше время ставить Чехова в том виде, как это было написано в XIX веке, уже нельзя. Его пьесы гениальные, потому-то и ставились уже миллион раз и в России, и за рубежом. Да, сегоднярежиссеры вынуждены искать какие-то иные трактовки. Поэтому я ничего плохого не вижу в том, чтобы стилизовать и актуализировать – это правильно. Театр сейчас выходит на улицу, это больше не история, разыгрываемая на высокой огромной сцене с бархатным занавесом. Людям важно, чтобы с ними говорили на равных и на их языке. Но если режиссеру удастся сохранить текст и стиль эпохи – пожалуйста! Например, даже у нас в ТЮЗе есть великолепный спектакль «Васса», в котором вообще нет ноу-хау, но текст Горького воспринимается абсолютно современным. Зритель считывает тему, потому что это стопроцентное попадание. Если же постановщику для этого нужна драная майка, я тоже не против. Главное, чтобы майка не бралась только ради майки.
– Какие еще беды есть в региональном театре?
– Основная проблема в регионах одна: правительство города не оказывает театру достойную поддержку, в том числе и финансовую. Да и моральную тоже. Ведь режиссер один в поле воин только до поры до времени. Его же «забить» можно очень быстро, а он должен чувствовать доверие. Мое понимание идеального театра такое: худрук формирует политику театра так, чтобы воспитывать публику, артисты при этом ему доверяют и следуют за ним, а власти в лице директора и Министерства культуры его поддерживают. Нужно создать для руководителя комфортные условия, чтобы он задержался в городе не на несколько лет контракта, потому что его прижимали и не давали делать то, чего он хочет, а хотя бы на 10 лет. Да и что уж про зрителя говорить: надо, чтобы он артистов своих взрастил! В коллективе все должны думать в одном направлении и понимать друг друга, чтобы работать. Театр без капитана невозможен – это же вакханалия! Каждый творческий человек уверен, что знает всё лучше других, и тут необходимо смирение. Мне кажется, директорские театры изначально обречены – это же «осел, козел и косолапый мишка устроили квартет»…
Дарья Семёнова
Фото Александры Интролигатор, Романа Бородина, Оксаны Шверницкой, Анастасии Макарычевой и из личного архива Анны Сильчук