«Электротеатр Станиславский» сегодня – одна из самых интересных культурных площадок Москвы, где сочетаются, казалось бы, несочетаемые вещи. Естественно, что и артисты этого коллектива должны выделяться особой смелостью, желанием делать то, чего не делал до них никто, интересом к самому разнообразному и необычному материалу. Мария Беляева – актриса именно такой формации. Классическая театральная школа помогает ей создавать на сцене удивительные и всегда убедительные образы, на каждый из которых откликается частичка ее души.
– Ваш отец – поэт и композитор Александр Беляев. Кажется, что окружение такого человека должно быть богемным. Каким было ваше детство?
– Отчасти детство было именно богемным. Мы жили в кооперативе «Экран», про который снят фильм Эльдара Рязанова «Гараж». Моя семья связана с искусством: бабушка с дедушкой познакомились на сценарном факультете ВГИКа (дедушка Владимир Беляев был писателем, сценаристом и главным редактором на «Мосфильме»). К сожалению, я не застала его в живых, да и отца не стало, когда мне было 7 лет. Но я знаю артистическую (в основном музыкальную) среду с ранних лет, поскольку папа учился в Московской консерватории, его близкие друзья – Владимир Мартынов, Татьяна Гринденко. У нас дома часто собиралась большая компания, музыканты импровизировали, играли джаз. Мы ходили в Рахманиновский зал слушать папину симфонию «Размышления на популярную тему», для которой он записывал мой детский плач, и его музыку для камерного мужского хора «Древнерусский Распев» Анатолия Гринденко.
Мама с бабушкой хотели, чтобы я пошла по папиным стопам и стала пианисткой. Я играла ровно 2 часа в день и сразу убегала во двор. Меня больше тянуло в бальные танцы: там было много людей и взаимодействие с партнером, а еще я была влюблена в педагога. В 9-ом классе я решила, что в музыкальное училище не пойду, а хочу стать актрисой. Мама нашла театральную школу №123 рядом с Большой Никитской, где я училась в старших классах. Потом я два года пробовалась во все театральные вузы и поступила в ГИТИС. Правда, не сразу: в первый год слетела с конкурса у Евгения Каменьковича (и после этого хотела только на режфак) и во ВГИКе. Поступила тогда во МГУКИ на театрально-режиссерское отделение, где отучилась год, и стала опять поступать. В 2008 я прошла в ГИТИС к Владимиру Андрееву.
– Довольно часто приходится слышать от молодых артистов, что они хотели учиться именно в ГИТИСе.
– В те годы все пели песню «режиссерский факультет – самый лучший факультет», у многих было желание туда поступить, хотя сейчас оно мне кажется довольно иллюзорным. Попав после института к Сергею Арцибашеву в Театр на Покровке, я увидела, что множество артистов училось в других местах, в том числе и в провинции, но это очень интересные талантливые люди. Тогда я и поняла, что нельзя считать, будто ты что-то сделал в жизни, только если отучился в ГИТИСе. А потом я встретила Бориса Юхананова и Анатолия Васильева, и они перевернули мой мир и изменили мой взгляд на многие вещи.
– Широта взглядов и профессиональная подготовка наверняка выделяли вас среди сокурсников.
– Мне на поступлении было 18 лет. У меня был опыт благодаря моей театральной школе, и музыкальной, и учебе во МГУКИ. Помогали мне и занятия бальными танцами и художественным словом во Дворце творчества на Воробьевых горах. Безусловно, семья и воспитание придали мне определенный ракурс. Но многое зависит от личных качеств и приоритетов. На курсе училось немало ребят, которым был абсолютно неинтересен театр: они хотели сниматься. Сегодня среди моих однокурсников есть успешные киноартисты – Илья Коробко, Ваня Янковский (он с нами год проучился и сейчас добился успехов не только в кинематографе, но и на театральной сцене). Я всегда была сильно увлечена театром, в кино скорее мечтала попасть к хорошим режиссерам, чем просто куда-то в сериал. Скоро должен выйти фильм «Безумный Ангел Пиноккио», где я сыграла главную роль. И это настоящее кино, сделанное в театре, снятое потрясающим оператором Александром Ильховским.
– Вы окончили мастерскую классика режиссуры и педагогики Владимира Андреева. С ним не было расхождения во взглядах на творчество, учитывая, что сегодня вы служите в коллективе такого необычного художника, как Борис Юхананов?
– На прослушивании в ГИТИС я почувствовала, что совпала с Андреевым: прочла ему монолог Настасьи Филипповны, и сразу возникло ощущение контакта с ним. Я подошла его мастерской. Меня там любили, давали мне главные роли в спектаклях. У Марины Кайдаловой в «Пяти вечерах» я играла Тамару (забавно, что мне тогда было всего 19 лет). Это было непросто – сыграть героиню, пережившую блокаду! Марина Юрьевна просила закрывать все окна, и мы часами читали «Блокадную книгу». В течении трех лет изучали «Архипелаг ГУЛАГ», «Жизнь и судьба» и много другой литературы, охватывавшей период в России от начала XX века. Алексей Конышев, наш педагог, ученик Гончарова, тоже много занимал меня в постановках. Мне там было хорошо. Сам Владимир Алексеевич, хоть и представлялся всем классическим режиссером из Театра им. Ермоловой, не был догматичным: смотрел все, что ему показывали (хотя Марина Кайдалова всегда говорила: «Мастер не помойка!»), никого не принуждал играть только как в Щукинском училище. Меня он принимал и даже знал, что мне нравится Сергей Женовач (многие студенты тогда мечтали работать в Мастерской Фоменко или в СТИ) и вообще режфак (я ему про это говорила), что меня тянет в Центр Мейерхольда, к Фоменко. У нас я ощущала свободу.
По этому поводу я согласна с Анатолием Васильевым: когда человек молодой, развивающийся, нельзя его останавливать, говорить ему, что он никто и ничто и все делает неправильно. В нем еще не успело ничего вызреть, а его уже пытаются «затопить». Педагогика – вообще дело не для всех. Сегодня очень много артистов выходит из института больными: их унижали, заставляли страдать. Свалился на юного человека педагог со всем своим жизненным опытом и начинает его тиранить ни за что ни про что! Мне кажется, так нельзя. Наверное, это закаляет, но потом раны приходится лечить. Хорошо, если в этом кто-то поможет, но я видела и другие случаи. Есть талантливые актеры с такой душевной болью, с таким негативом от учебы! Андреев не был абьюзером, он был заинтересован в развитии индивидуальности студента. Некоторые считали, что он не уделяет нам достаточно внимания, а вот, мол, на режфаке Хейфец целый день занимается со студентами (некоторые считали, что там и ломают). Но сейчас я благодарна Владимиру Алексеевичу за его отношение к нам. Хотя я считаю, что в театральных вузах в целом есть что менять и куда развиваться. Некоторым преподавателям было бы полезно пройти профессиональную переподготовку с Васильевым. Насколько я знаю, Григорий Анатольевич Заславский хочет позвать его в ГИТИС вести курс педагогики для педагогов.
– Вы начинали в Театре на Покровке. Почему не остались в труппе?
– После окончания ГИТИСа я играла спектакли в ЦИМе и Театре Булгакова, а потом пришла на Покровку. Во время показа в театре Арцибашев стал со мной играть сцену из «Пяти вечеров» за Ильина. И у нас так хорошо пошло! Как и с Андреевым, случился контакт, и он взял меня в театр. Я отработала сезон вместе с двумя однокурсниками, но затем ушла, потому что у меня не было терпения ждать. Там была такая практика: молодые артисты должны сидеть и смотреть репетиции с более взрослыми. Репетировались «Карамазовы», «Мой бедный Марат», и было тяжело приходить к 11 утра и уходить в 6 вечера, сидеть в зале, но не работать. При этом нельзя было отлучаться, участвовать в кастингах, сниматься. Я была на грани, да и здания театру тогда долго не давали. Я даже заболела пневмонией в тот год, попала в больницу – нервы не выдерживали. Потом меня позвали в рекламу, я сказала об этом Сергею Николаевичу, а он заметил: «Может, ты вообще тогда уйдешь?» Я ответила: «Да», – и не пришла на репетицию сказки «Поющий поросенок». Арцибашев, видимо, этого не ожидал, но я ушла, потому что мне хотелось идти дальше. Конечно, я очень благодарна ему. С ним было интересно, и я получила в этом театре большой опыт.
Полгода я была без работы, снималась в кино, снимала сама короткий метр «Между нами» в карьере Лыткарино. Увидев, что в Электротеатре есть проект «Золотой осел», пришла сюда, познакомилась с Борисом Юрьевичем, стала участвовать в отрывках. И много чего произошло в профессиональной и личной жизни, и я здесь осталась.
– Для вас не имело значения, что Электротеатр тогда не был так известен? Все-таки работа в коллективе с легендарной славой льстит артисту.
– Для меня имело значение то, что это новое пространство, интересное мне. Если тебе где-то некомфортно, то какая разница, где – во МХАТе ли, в Театре ли им. Вахтангова. А мне здесь все очень нравилось, увлекало, я была влюблена в книгу «Золотой осел» и в наш проект. Каждый академический театр уже сделал выбор художественного пути, а Борис Юрьевич, ученик Васильева, создал нечто новое. И в организационном плане Электротеатр – одно из лучших мест в Москве. Тут есть и творческая свобода, и все условия для работы. Юхананов сохранил труппу Театра им. Станиславского (в период с 1948 по 2015 годы коллектив назывался Московский драматический театр им. Станиславского; с 2015 под новым именем его возглавил Борис Юхананов – прим. Д.С.) и пригласил в штат многих актеров из Школы Драматического искусства, вместе с Дмитрием Курляндским (музыкальный руководитель Электротеатра – прим. Д.С.) привел молодых композиторов и исполнителей (ансамбли «Questa musica» и «N’Caged») и создал уникальный коллектив из артистов и музыкантов. Также он позвал в Россию многих известных европейских режиссеров – Терзопулоса, Кастеллуччи и др. Он широко мыслит, дает возможности своим ученикам и выделяет на это деньги – например, малая сцена одно время была полностью отдана под дипломные спектакли выпускников его Мастерской индивидуальной режиссуры (МИР). Сейчас эти дебюты также играют на малой и камерной сценах Электротеатра. Борис Юрьевич – художник, творец и продюсер, вся его жизнь – это служение искусству, у него много учеников и последователей: Александр Дулерайн, Клим Козинский, Женя Бедняков и др.
– Важно ли, что Юхананов – ученик другого вашего мастера Анатолия Васильева?
– Придя в театр, я мало знала и про того, и про другого. Я просто прочла интервью Бориса Юрьевича, в котором он говорил, что он, как Одиссей, плывет на корабле между Сциллой и Харибдой, и пришла сюда. Здесь я познакомилась с учениками Бориса Юрьевича режиссерами Колей Каракашом, Васей Скворцовым, они рассказывал мне про «Диалоги Платона» (спектакль Анатолия Васильева, поставленный с его студентами в Студии на Поварской в 1988 году – прим. Д.С.). Это был другой мир! Я узнала, что есть школа Васильева, что играть можно не ситуацию, а через предмет. «Путь в мой театр лежит через “Золотого осла”», – сказал мне тогда Борис Юрьевич (молодые режиссеры сами звали актеров в этот проект). Потом, когда я уже начала здесь работать, Юхананов посоветовал мне пойти учиться к Анатолию Васильеву – в 2016 году он набирал курс в Московской школе нового кино. Я показывала ему монологи, отрывки и, поступив, стала учиться в актерской группе. Мы работали над Чеховым, делали этюды, и эта свобода мне очень понравилась, я практикую этюдный метод и сейчас. Он с нами так репетирует, недавно у нас в Электротеатре был показ спектакля «Горький. Опыт», который сделан этим способом. Анатолий Александрович в хорошей форме, много работает (сейчас ставит в МХТ им. Чехова) и преподает. До недавнего времени преподавал в Италии: я туда к нему ездила на стажи; он проводил занятия с 12 до 8 вечера, и мы все вместе – русские и итальянцы – играли этюды по произведениям Пиранделло, Гольдони, а вечером ели пиццу. Это было потрясающе! Сейчас мы со своей лабораторией «Варвары» (при Кафедре лабораторных исследований теории и техник театра под руководством Анатолия Васильева Московского Международного Университета – прим. Д.С.) продолжаем заниматься с ним Горьким, Платоном, Шекспиром, а также актерскими даосскими практиками.
– Можно ли говорить, что Электротеатр – авторский?
– Мне кажется, наш театр – гораздо шире. Конечно, это детище Юхананова, но одновременно это вселенная, где принимают и других. Борис Юрьевич открыт ко многому. Необязательно сюда приглашают только учеников Васильева, хотя разница в том, кто откуда и где учился, чувствуется. Но смешивать как раз и интересно! Есть разные актеры: кто-то задумывается, кто-то просто исполняет. Мы причастны к глубокой школе переживания, когда ты себя на сцене открываешь, познаешь. Это не всем нужно, но это не плохо и не хорошо – удачные спектакли появляются в любых коллективах. Мне всегда была интересна подлинность, которая существует в психологическом театре, но игровой театр и театр формы мне также интересны. У нас работают Дмитрий Чеботарев и Антон Косточкин из Щукинского училища, Аня Капалева училась у Юрия Бутусова. Я и Алла Казакова – у Васильева, но мы представляем разные поколения его учеников. Есть большая музыкальная группа: Арина Зверева и ее ансамбль. Все соединяется на нашей сцене благодаря мудрости и терпению нашего руководителя, мы все в диалоге. С нами репетируют совершенно не похожие друг на друга режиссеры. Недопонимания бывают, но важный принцип Электротеатра – не позволять чему-то одному доминировать над остальными направлениями. Как только кто-то скажет: «Правильно так, а не иначе», – тогда и начнется конфликт. При этом у нас есть и классический русский театр. Например, спектакль по Островскому «Таланты и поклонники» на малой сцене. Мне самой вообще нравятся и русские классические пьесы, я хочу в них играть. В нашей лаборатории «Варвары» мы давно занимаемся Горьким, и я была бы рада, если бы у нас кто-то взялся за него. Может, Васильев с нами все-таки сделает работу.
По-моему, очень хорошо, что в Москве есть разные театры – не могут же все быть, как «Et Cetera» или Малый с их общедоступным классическим репертуаром. Электротеатр другой, сюда приходит своя публика. Названия и афиши у нас разные: есть концептуальные, есть традиционные – с фотографиями артистов.
– Афиши у вас бывают неожиданными, это правда. Впрочем, как и спектакли, часто весьма длительные.
– Я и сама люблю афиши с фотографиями актеров и считаю, что это важно. Но главное, чтобы они соответствовали действительности. Например, «Черный русский» – гламурная постановка, люди с Рублевки купили билеты за 50 тысяч – а у нас тут концептуальная опера! Они же могут быть не готовы к этому! Что касается продолжительности спектаклей – собственно, почему они должны быть короткими? Я сама люблю длинные. Есть время – пойду на три части, нет – пойду на одну, никто же не заставляет смотреть все.
– Оригинальность театра часто определяет и роли, предлагаемые артисту. Что из неожиданного вы сыграли?
– Я играю героинь – характерных и драматических. Они все очень разные. Сейчас работаю над ролью мечтательницы Доротеи в «Прекрасном воскресенье для пикника» Уильямса. Есть у меня и волевая и дерзкая героиня Росаура в спектакле Натальи Менендес «Жизнь есть сон». Вообще, репетируя каждую новую работу, я понимаю, что сама от себя не ожидала, что будет в итоге. Но это во многом зависит от режиссера – куда он может тебя привести. «Неожиданно» – скорее, зрительская оценка. А хорошо узнать себя мне помогает этюдный метод. Хотя вот «Пиноккио» стал для меня открытием. Кто бы мог подумать, что я это сыграю?
В «Пиноккио» мы работаем в паре со Светланой Найденовой. На эту роль был кастинг по свойствам души (так говорит Борис Юрьевич). Бывает в театре, что с кем-то из партнеров вы как будто соединены, находитесь в сговоре, и тогда работать легко. (Бывает и наоборот: с кем-то ты в личном конфликте, но в определенных спектаклях это даже и хорошо). Со Светой у нас есть общее понимание, и мы смогли сразу договориться, а потом репетировали дуэтом. Мне кажется, на одной технике мы бы эту работу не осилили – такого взаимодействия сложно достичь. Света много лет работала с Васильевым и Мином Танака в Японии, и у нас получилось сойтись, отказавшись от собственного эго. Впрочем, вопрос «схождения» зависит от глубины проникновения: играют же люди в антрепризе, не задумываясь о таких вещах. Наверное, со временем и у них появляется связь. Человеческие связи вообще важны: когда артисты много лет в театре, они обмениваются энергиями, и это видно из зала (во всяком случае, тем, кто смотрит не поверхностно). В этом и есть ценность русского театра, этому всегда и завидовали европейцы: у нас есть возможность полгода репетировать спектакль, друг к другу пристраиваться – тогда и «театральное вещество» становится более высокого качества.
– За эту роль вы номинировались на «Золотую маску». Профессиональная премия –стимул для артиста?
– Конечно, номинация – это приятно. Круто, что так произошло. Мы очень много трудились над этим спектаклем, целый год шли тренинги, мы работали с мастером по комедии дель арте из Венеции Алессио Нардином. Реально, как спортсмены, каждый день тренировались в масках, летом и зимой, летали по залу и дышали, как животные. И по этим усилиям можно было оценить, что можем мы получить награду. Но началась пандемия, и столько всего стало происходить параллельно с фестивалем «Золотая маска». Мы в итоге получили премию, и это здорово («Пиноккио. Театр» стал лучшим в номинации «малая форма»; также была отмечена работа художника по костюмам Анастасии Нефедовой – прим. Д.С.). Хотя, конечно, не для этого мы делаем постановку: у нас же не Олимпиада, где важна медаль. Для спортсменов смысл Игр в том, что они только там и могут показать себя, а театры все время играют. Награда – приятный бонус: ты идешь на церемонию, оделся красиво, тебя показали по телевизору. Не думаю, что кто-то из артистов репетирует лишь ради этого. (Я надеюсь! А то вдруг я заблуждаюсь, и это просто мои романтические представления о профессии?). Скорее, ради премьеры.
– Полезно и важно работать с разными режиссерами. Но с кем вам особенно комфортно?
– Я с Васильевым все время работаю, так что мне нравится его метод. И вообще мне интереснее такая школа, которая позволяет подойти к роли: надо, чтобы роль эта вызрела. Но это в идеале, конечно. Мне кажется, что нужно уметь репетировать с разными режиссерами, хотя для меня в этом иногда есть сложность. Помню, я вводилась в «Тартюфа» Филиппа Григорьяна, а это спектакль формы, где нет места для переживания. Он предложил играть перформанс – а так я тоже могу. Но есть постановки, где ты можешь взять требуемую форму, но со временем играть так, как сам чувствуешь. Школу, которую дал мне Анатолий Александрович, можно применить в любой работе. Мы так его любим, так ждем! Встреча с ним – это всегда праздник. Он очень необычный человек. Может сказать какие-то совсем простые вещи, но ты потом неделю будешь думать о них, крутить их в сознании, у тебя из-за этого мир поменяется. Такие люди – большая ценность для поколения. Он задает ракурс твоего взгляда на жизнь, общение с ним для меня важно. Он прекрасно разбирается в истории и психологии, сейчас мы в основном занимаемся с ним ситуативным театром. Это интересно, и я не устаю. Хотя после трех месяцев репетиций «Горького. Опыта» мы почувствовали, что театр – это жертвенное дело. Мы ведь пять дней играли этот спектакль, и каждый раз он проходил по-разному, и все время это происходило в этюде. И в какой-то момент от ощущения, что ты всю жизнь отдаешь профессии, возникла некая усталость. Васильев пришел после со словами: «Вы будете продолжать заниматься? Давайте!» А нам захотелось немножко пожить, посмотреть сериал, съездить на море…
– У вас был опыт работы с иностранными постановщиками. Каков он?
– Я работала с Натальей Менендес, руководительницей театра «Эспаньол» в Мадриде, на постановке «Жизнь есть сон». С ней интересно, она сама актриса с большим опытом. Она все делала быстро (надо было выпустить спектакль за два месяца) и требовала сразу выучить текст. Многие пожилые актеры отказывались это делать, потому что привыкли репетировать с листком. Видимо, в Европе такое требование четко исполняется, Наталья тоже этого ждала, но ей сказали: «Извините, Наташа, нет». Хотя мы – молодые артисты – выучили. С одной стороны – это профессионализм и работа на результат. Но с другой… Васильев, например, считает, что нельзя этого делать. Впрочем, в моей роли это не мешало, да и она легко запоминалась, поскольку пьеса стихотворная. А вот поступать так, скажем, с пьесой Уильямса, мне кажется, неправильно. С листком в руках репетировать сложнее, для этого нужны высокие профессиональные качества. Вы находитесь в процессе и не знаете, как текст ляжет в итоге. Во всяком случае, в русской школе так, а русский театр все-таки был всегда силен.
– Вы сотрудничали со многими коллективами. Перемены обогащают или отвлекают?
– Раньше я действительно много где работала, но сегодня больше всего времени провожу в Электротеатре, с которым связана и наша лаборатория «Варвары». Вчера ходила на спектакль в Мастерскую Фоменко – мне кажется, я могла бы там играть. Вообще посмотрите на Игоря Яцко: он же и в ШДИ, и в Мастерской, и в «Модерне», и в МХТ. Он тоже ученик Васильева, у него театр внутри, и это не зависит от того, в каком он здании. Для меня он – интересный пример. Он может играть везде и с любыми актерами, в нем нет гордыни, зато есть самоирония. Наверное, правильно говорят: проще, легче, веселее! Все школы к одному ведут в итоге.
– Вы поработали и в киноиндустрии: и снимались, и снимали сами.
– Кинорежиссура – интересный опыт. Мы написали с друзьями сценарий, поехали в пустыню на съемки, там сами все построили, снимали с вертолетной камеры. Было здорово, потому что люди собрались ради идеи. Мы были очень молоды, работали полубесплатно с 8 утра до 7 вечера, и потом я полгода восстанавливалась. Но классно делать что-то свое, с единомышленниками, и особенно если это красиво получается.
Что касается моих съемок у других – в основном это сериалы. Это тоже бывает интересно, но часто меня беспокоит сценарный уровень российской киноиндустрии. Мне не очень понятно, зачем снимать только про ментов и проституток. Есть ведь и другие грани человеческих отношений! Конечно, я бы хотела сыграть в какой-то выдающейся работе, но их правда совсем немного, и люди за них бьются. Мне вообще не близок жанр кино «как у нас все плохо». Кому-то это нравится, но мне – нет. Помню, после окончания ГИТИСа я смотрела «Груз 200», а потом «Жить» Сигарева. Была ноябрьская осень, и это было жутко. Конечно, это может действовать так, что человек захочет все разрушить и изменить... У нас в Электротеатре тоже идет современная пьеса Тони Яблочкиной «Мамочка»: в ней много жестких вещей, но при этом немало света и юмора. Сейчас часто выбирают сюжет, где дело вечно происходит в вымышленном Норильске: там холодно, темнеет в три часа, все работают на умирающих заводах и пьют, а кто не пьет, сидит в тюрьме. Во всяком случае, на «Кинотавре» в 2020 году были именно такие фильмы. Причем стоило выйти из зала – и вокруг в Сочи были солнце и море, и было очевидно, что все не так плохо! Мне физически стало нехорошо после просмотра такого количества негатива. Да и не очень-то заметно, чтобы такое искусство как-то помогало изменить мир.
Наверное, театр меня избаловал хорошей драматургией, но иногда я чувствую, будто я куда-то опускаюсь на площадке на съемках в сериале про маньяка, и тогда капризничаю. Может, это и плохо. Есть сейчас еще и одна проблема: так называемые самопробы. Раньше артистам платили за то, что они приезжают на пробы, а сегодня я должна записать тысячу видео, про которые еще неизвестно, посмотрят ли их. То есть я сама и свет выставляю, сама же и оператор, а роль при этом может быть не особенно прекрасной…
– Кажется, сейчас запрос общества изменился – про Норильск уже не хочется говорить. Что сегодня важно в театре и вообще в жизни?
– Недавно у нас был показ у Васильева, и все наши этюды были сыграны агрессивно. Анатолий Александрович сказал: «Посмотрите фильм “Весна” – там играет поколение, пережившее страшную войну, а сколько в них света! Артисты и должны нести людям свет, и негатив сейчас, в наше непростое время, точно ни к чему». Мы с ним согласились. Еще к 8 марта у нас был рэп-концерт, и у меня возникло странное ощущение неуместности праздника. Но я вышла в зал, увидела подростков, взрослых, которым все это было нужно. И я нашла себя в этом выступлении. Сцена лечит, помогает. А что ты можешь – сесть и плакать? Надо что-то делать.
Дарья Семёнова
Портретные фото Александры Атаманчук; фото из спектаклей Олимпии Орловой («Золотой осел», «Пиноккио», «Стойкий принцип» – «Электротеатр Станиславский», реж. Б. Юхананов; «Горький. Опыт»; рэп-концерт «ЙОУ», реж. Д. Чеботарев); фото с репетиций Лаборатории Анатолия Васильева из личного архива Марии Беляевой
Comments