11 февраля 70-летний юбилей встретил Александр Викторович Коршунов – Народный артист России, актер, режиссер, педагог, представитель большой театральной династии, главный режиссер театра «Сфера». Традиция значит для него много: она – и в служении Театру, и в следовании своей профессиональной линии, и в человеческих отношениях. Обстоятельный разговор представляет этого талантливого обаятельного человека во всей многогранности и глубине.
– Человеку свойственно подводить итоги – на Новый ли год, на день ли рождения. Рассматривайте ли вы юбилей как некую веху и повод что-то подытожить?
– Нет, не рассматриваю и не хочу думать ни про итоги, ни про юбилей. Хочется просто заниматься естественными делами. Конечно, есть вехи – в работе, в формировании репертуара, в решениях. Но о своих личных итогах я пока не задумывался. Может, еще и придется, но пока – нет. А вот планы выстраивать обязательно надо, и проблемы надо решать по мере поступления, тут ничего не поделаешь. Если не иметь стратегии, на всё не хватит времени и сил. Какие-то ступенечки для себя нужно определять.
– Но, может, юбилейная дата заставляет оборачиваться назад, вспоминать истоки, детство, которое у вас, очевидно, было очень интересным?
– Мне кажется, в детстве вообще все гораздо интереснее, а впечатления сильнее. Лев Толстой говорил, что все главное о жизни узнал до 5 лет; Николай Рубцов писал, что лучше помнит то, что было в детстве, нежели события, случившиеся день назад. И каждый творческий человек все время обращается к юношеским воспоминаниям, к эмоциональному багажу прошлого. И в моем детстве было много интересного и дорогого, все тогдашнее для меня имеет значение. Может, с годами это ощущение стушевывается, но очень важно к этому возвращаться, потому что там – самое главное. Как у Маленького принца.
– Вы родом не просто из детства, но и большой творческой династии. Не тяготило ли вас это когда-нибудь?
– К тому, что наша династия естественным образом складывается, я отношусь очень положительно. Я рад, что это происходит, скажем так, ненасильственно, что к этому есть предпосылки. В определенный момент новый представитель семьи увлекается нашим делом и, как мне кажется, имеет основание им заниматься. И дай Бог! Сколько это продлится и надолго ли продолжится – жизнь покажет. Но пока хорошо, что это так.
Конечно, в молодости особенно волнует, чтобы к тебе относились как к единственному, самостоятельному артисту и человеку, чтобы нравилась твоя индивидуальность и никто не говорил, что я в папу, или в маму, или в бабушку с дедушкой, – я сам по себе что-то представляю. А потом это волнует уже меньше, и ты, наоборот, радуешься, когда слышишь: «Ты сейчас очень похож на папу, а вот тут ты – вылитая мама». Но порой пресс этот действительно давит и хочется от него освободиться. С нашей Клавдией (дочерью А.В. Коршунова – прим. Д.С.) было именно так. Она окончила Щепкинское училище, ее брали в Малый театр, где она уже была занята в нескольких спектаклях. Но она пошла на показы в «Современник», и Галина Волчек пригласила ее в коллектив. Дочь была страшно рада, а нам объясняла, что должна быть самой собой: все-таки в Малом работали и дед, и отец, и брат, поэтому она выбрала другой театр. И это естественно. Важно, чтобы все совершалось естественно – человечески, творчески, как душа просит.
– Но детей известных родителей, продолживших династию, преследуют разговоры о блате – и с этим трудно смириться.
– Меня тоже в юности этот вопрос волновал. Не дай Бог, чтобы кто-то подумал о блате: я сам поступил, сам свою дорожку пробиваю! Но вот Клавдия как раз совершенно осознанно шла на наш курс в Коршуновскую мастерскую и даже «перескочила» для этого через один класс, поступила в театральную школу при Щепкинском училище и оканчивала там два выпускных класса. У отца действительно была замечательная мастерская, где преподавали прекрасные педагоги. Поэтому дочь и мечтала там учиться, и ее не смущало, что кто-то что-то скажет. Но дальше и она сама выбрала свою дорогу.
– К слову об осознанном выборе. Виктор Карлович Монюков считал, что правильно – именно поступать в конкретный институт к конкретному мастеру, а не по принципу «лишь бы куда взяли». Но поступают в основном как раз так…
– Изначально абитуриенты очень хотят поступить. Можно ведь и никуда не попасть – это будет хуже всего. Поэтому естественно, что пробуют везде. Важен и приобретаемый опыт: ты выходишь перед комиссией, преодолеваешь комплексы и страхи. Это бывает долго и трудно: пришел в 10 утра, в аудиторию тебя пригласили в 3 часа дня, а потом предложили еще подождать до вечера. И нужно в этот день собрать и предъявить все, что ты можешь. А вот если удалось поступить в несколько мастерских, то на первый план выходит момент выбора. Конечно, может, бывает и так: «Я хочу учиться или здесь, или нигде», – но это уж очень принципиальное решение. Сам я о таком не слышал.
– Это сегодняшняя тенденция – поступать «везде»?
– Нет, и в мое время абитуриенты так делали. Но тогда было четыре института по актерской специальности: Щепкинское и Щукинское училища, МХАТ и ГИТИС – вот и все, а сегодня по три потока везде, бюджетные и коммерческие, еще ИТИ и ИСИ готовят артистов, есть и другие учебные заведения.
Сам я поступал в Школу-студию – традиция: там учились родители. Бабушка Клавдия Николаевна Еланская всю жизнь была предана одному театру – она великая мхатовская актриса. А дедушка, Илья Яковлевич Судаков, там начинал, потом возвращался туда, хотя работал в разных коллективах, руководил несколькими театрами. Так что для меня это была прямая дорога. Да и отец советовал, потому что курс в тот год набирал Виктор Карлович Монюков, которого он ценил как педагога (он начинал преподавать на курсе, руководимом Александром Михайловичем Каревым, и папа у него немножко поучился). Но поначалу я потерпел некоторую неудачу, и мне в связи с их знакомством сделали маленькую поблажку: «Приди еще раз». Монюков не стал меня вычеркивать окончательно, сказав: «Я не разобрал. И не понял даже, хочет ли он поступить. Подумайте, позанимайтесь». Честно говоря, я до этого момента специально ни с кем не занимался и программу не готовил: просто выучил стихи, которые мне нравились, подобрал небольшой репертуар. А тут занялся подготовкой целенаправленно. Мама посоветовала материал, чтобы я мог по-разному проявиться (мы сейчас тоже самое советуем абитуриентам): в каком-то произведении необходимо действовать, добиваться цели, проявлять волю и темперамент, другое будет лирическим, таким, что тебя трогает, третье – очень смешным. С ней мы репетировали прозу, с папой стихи. Еще я решил попробовать себя в Щукинском училище. И сложилось так, что в двух местах я стал проходить дальше по турам. В «Щуке» уже и конкурс прошел, оставались только этюды. Сдал туда документы и даже, честно сказать, на конкурс во МХАТе и идти не хотел, но все-таки послушался совета отца – и тоже прошел. Нас таких трое оказалось – с документами в другом институте: Александр Абдулов, Владимир Вихров и я. Помню, замечательный педагог по вокалу Светлана Александровна Давиденко, бывшая тогда ответственным секретарем комиссии, уговаривала нас остаться во МХАТе – мол, в «Щуке» нас еще на этюдах срежут, а здесь – лучшее учебное заведение. Вихров ее не послушал, а мы с Абдуловым принесли документы в Школу-студию: я поступил, а он сделал 30 ошибок в сочинении и был вынужден идти в ГИТИС, с которым и была связана его дальнейшая судьба. Сегодня, к несчастью, обоих моих товарищей нет в живых, царство им небесное…
А я провел годы учебы во МХАТе и никогда об этом не жалел: у нас были очень хорошие педагоги. Был среди них и Виктор Яковлевич Станицын – представитель поколения, пришедшего из Второй студии. Мы его звали Дед (ему было около 70 лет тогда). Кира Николаевна Головко, Юрий Борисович Ильяшевский, Леонид Владимирович Харитонов – замечательная мастерская! И ректор, Вениамин Михайлович Радомысленский, совершенно чудесный – наш Папа Веня. На базе нашего курса стараниями его и Виктора Карловича был создан Новый драматический театр, где я проработал 8 лет.
– В семьях, где есть представители одной профессии,родители помогают детям в учебе. Что в этом смысле у артистов?
– И у артистов так же происходит. Тем более, что у нас в семье была творческая атмосфера: всегда кто-то что-то репетировал, снимался, обсуждались театральные события – такой был общий улей. На все мои экзамены ходили мама с папой, советовали, подсказывали. Они интересовались моей учебой, я много рассказывал о ней. И те советы, что я тогда от них услышал, запомнились мне на всю жизнь. Теперь я говорю то же самое абитуриентам, студентам, актерам. Это важные с точки зрения понимания профессии вещи. Мама вообще меня часто удивляла: откуда она все знает?! Я делился с ней мыслями, а она вдруг раскладывала логику роли или отрывка, давала абсолютно точную и естественную оценку. Я нервничал, что сам до этого не додумался...
– Родители не сожалели, что и вы пошли их путем?
– Они положительно воспринимали мой выбор, хотя и не подталкивали к нему (я так же поступал со своими детьми). На меня не было давления продолжить актерскую династию. Но я чувствовал, что отец хотел бы, чтобы так было. Мама демократично к этому относилась. Я ведь еще и рисованием увлекался, так что она говорила: «Решай, чем ты сам хочешь заниматься». Но сложилось так. Наверняка есть много артистов, которые считают: «Нет, ни в коем случае! Любая профессия, только бы не эта!» Она и вправду специфическая, для нее природа особая требуется. И у меня были сомнения, когда дети выбирали путь, но противопоказаний, что не стоит им идти по моим стопам, я не увидел.
– Ваша актерская карьера развивалась успешно – с чего бы, кажется, возникнуть режиссуре?
– В юности у меня были мысли насчет режиссуры, когда я кому-то помогал в постановке, но лишь на краткий момент. Радомысленский и Монюков оставляли меня педагогом-стажером на следующем за нами курсе. Я заинтересовался, попробовал, походил полгода на занятия, а потом поблагодарил, извинился и ушел, потому что у меня возникло ощущение, будто я слишком анализирую, просчитываю, измеряю каждый свой шаг, и это мешает мне в моей профессии. Наверное, тогда было рановато этим заниматься. Когда же я пришел в Малый театр, спустя лет 15 после этого опыта, замечательный актер и педагог Николай Алексеевич Верещенко тоже позвал меня на курс, который он вел. Я отказался: мне казалось, что я еще мало поработал в театре как артист. И много времени прошло, прежде чем я решился на самостоятельную режиссерскую работу.
Долго выбирал, пока что-то меня не подтолкнуло к пьесе Горького «Чудаки», хотя и тогда я сомневался. Но попытался, поговорил с актерами, и они согласились (я им очень благодарен за то, что они откликнулись на мои предложения). Это были артисты разных поколений, не только молодежь. Репетировали мы в свободное от спектаклей время, в выходные. Потом показали сделанное руководству, и работу приняли, разрешили довести ее до конца. Перед финальным показом на малой сцене филиала я был так измучен, что было одно ощущение: вот только сделать все, на что способен – и актерски, и режиссерски, и по звуку и свету, – и больше никогда не браться за это! Но спектакль одобрили, предложили даже выпустить его на большой сцене, а через некоторое время артисты, с которыми мы его сотворили, стали спрашивать, какую следующую пьесу я выберу. «Режиссер должен об этом думать: выпустил постановку – а следом начинаешь другую, да еще и в портфеле есть произведения». И я почувствовал, что, раз народ в меня верит, надо думать об этом. Так и закрутилось. Василий Бочкарев, с которым я поделился мыслями о том, что надо завершаться и больше не пробовать, заметил: «Ну да, рассказывай! Раз попал в эту профессию, уже не освободишься!»
– Обязательно ли иметь профильное образование, чтобы ставить спектакли?
– Все индивидуально. Моя мама училась в аспирантуре ГИТИСа у замечательной актрисы и режиссера Марии Осиповны Кнебель. После Школы-студии МХАТ она была принята в Малый театр, где сыграла массу прекрасных ролей, ее там ценили и любили. Но в какой-то момент ей стало этого мало, она сделала резкий шаг в сторону и ушла в Театр им. Маяковского к Охлопкову, который звал ее к себе изначально. А потом вдруг поступила в ГИТИС, и с тех пор вся ее жизнь была связана с режиссурой. У меня было по-другому: режиссерского образования я не получал, всему учился в общении. В том числе очень сильно на меня повлиял опыт работы с мамой, когда она пригласила меня на роль Летчика в новую редакцию «Маленького принца» в 1982 году. Это меня изменило, и свою жизнь я стал поворачивать в иное русло, уйдя из Нового театра. Какое-то время был вне театра вообще, потом появились спектакли в Малом, куда я попросился и был принят, в «Сфере». И в 1996-1997 годах случилась первая моя работа как режиссера в «Чудаках», а после я взялся за «Трудовой хлеб» (тоже на камерной сцене филиала). В «Сфере» я стал ставить чуть позже – с 2003 года.
– Режиссер в своих спектаклях раскрывается перед зрителем как человек, наверное, в большей степени, нежели это делает артист.
– Исповедальность предполагает и актерская профессия. Больших артистов отличает не только хорошее точное исполнение, но и то, что за игрой видна собственная личность. Наши педагоги говорили, что школа крайне важна для того, чтобы чувствовать себя уверенно на сцене и правильно работать над ролью, но это – только начало. А дальше – то, что ты сам можешь предъявить. И именно это интересно зрителю: что ты сам думаешь, кого на самом деле любишь, что хочешь сказать. Мы ведь ценим моменты, от которых горло перехватывает, взгляды, которым может посмотреть только этот актер или актриса. Очень чувствуется, существует ли артист в роли просто логично – или он рассказывает про что-то свое, личное. Наверное, это не каждый раз бывает и не у каждого, но к этому надо стремиться. Иные авторы и персонажи такой искренности требуют обязательно.
– Возможно, достичь высот в профессии проще, если найти свой театр. Кажется, именно так произошло у вас – со «Сферой».
– Мама часто говорила, что ей тяжело смотреть спектакли в других театрах: «Мне интересно и важно знать, что где происходит, но я как будто мучаюсь там. Артисты далеко, им надо до меня достучаться и докричаться, я должна их рассмотреть, а столько вещей мешает возникновению контакта! И я все время хочу домой, в “Сферу”». Я ее слышал и понимал, но осознавал не до конца. А когда окунулся в жизнь нашего театра целиком и полностью, то стал себя ловить на том же ощущении.
Передо мной лежит книжка «Живой театр», которую мы издали к маминому 90-летию. Она была написана в тот момент, когда «Сфера» только создавалась. Важно было пробиться, сделать так, чтобы тебя услышали, и для себя сформулировать принципы того театра, о котором мечтала Екатерина Ильинична, – тогда бы и другие поняли ее. Так родилась эта книга. Это буквально крик души, вопль сердца. Прочитав рукопись, я был поражен тем, насколько для мамы был необходим такой театр, как наш: это не фантазия, не желание быть оригинальным – просто он и должен быть именно таким. В нем самое главное – человеческое общение: актеры и зрители находятся в единой сфере, куда должно быть привнесено все, что помогает этому общению, а что мешает – убрано. И весь мировой театр развивался по двум линиям: коробка – и сфера, ведущая начала от греческого театра, а позднее от «Глобуса». За ней будущее. Сегодня я уже прикипел к «Сфере», за годы работы многое в ней открыл – и продолжаю открывать.
Если же рассуждать о том, как найти свой театр, то у всех, конечно, по-разному. Очень много зависит от режиссера (раньше главным человеком в театре был артист, но с определенного момента именно от режиссера стало все зависеть) – важно найти своего. Нередко бывает (чаще в провинции), что за ним едет и часть труппы, если он куда-то переезжает. Но вот отец был предан Малому театру от начала до конца. Он приходил в «Сферу», помогал маме, все ему здесь было близко и интересно, но он служил Малому.
– Концепция театра-дома сегодня размывается, и вот уже актер «работает», а не «служит». В этом есть какая-то неправда, но что возразить на нее?
– Я согласен с вами, что это неправильно. Мы хотим, чтобы наш театр был домом и для нас, и для тех, кто к нам приходит, чтобы зрители ощущали себя в теплой, доверительной, душевной атмосфере, чтобы им хотелось прийти сюда снова и привести своих друзей и близких. И если артист говорит: «Я тут работаю», «Это мое место службы» или даже «Я трудоустроился», – это очень жалко. Конечно, индивидуальности у всех разные: есть немало примеров, когда хорошие актеры не находили своего дома, переходили из театра в театр, совсем уходили из профессии или играли как свободные художники. Для кого-то это естественно – просто жизнь так сложилась. Но все-таки надо стремиться к тому, чтобы дом этот найти. Хотя это явление редкое и не бессрочное. Но вот рождается коллектив, о котором говорят «коллектив единомышленников» (скажем, «Современник» или первая «Таганка»), где люди объединены взглядами, идеями, творческими и человеческими пристрастиями, – и это дорогого стоит. И собрать его должно быть заботой каждого руководителя – причем заботой каждодневной. Замечательный футболист и великий тренер Валерий Лобановский так формулировал способ построить настоящую команду: «Нужна вера игроков в тренера и тренера – в игроков». Момент обоюдной веры – главный сущностный элемент. Да, у всех свои характеры, семьи, проблемы, но есть общее дело, в которое мы верим.
– Вы как педагог имеете возможность обращать в свою веру людей с юных лет.
– В своей преподавательской деятельности я пытаюсь на это влиять: и в процессе обучения, и на этапе, когда человек уже пришел в театр. Хотя костяк труппы создан Екатериной Ильиничной, сегодня здесь немало моих учеников, выпускников Коршуновской мастерской. Бывает и так, что я в артистах ошибаюсь: время сложное, много соблазнов. Помню, когда я только начинал заниматься педагогикой, где-то на фестивале случайно столкнулся со Светланой Крючковой (мы учились вместе в Школе-студии, только она на два года раньше). Узнав, что я преподаю, она сказала: «Это очень хорошо, но ведь они неблагодарные». Да, это правда…
– Есть и другие неблагодарные люди – критики, которые, кажется, не относятся серьезно к театру «Сфера». Не обидно?
– Я стараюсь про это не думать, потому что всем не угодишь. Но, безусловно, такое мнение кажется несправедливым и обидным. Оно во многом было неправильным и по отношению к Екатерине Ильиничне Еланской, временами его ощущавшей и даже страдавшей от этого. Она никогда не была тусовочным человеком, не умела и не любила везде мелькать, таким образом, поддерживая внимание к себе, а через это и к театру. Хотя, конечно, ей хотелось и внимания, и понимания. Помню, мама читала рукопись книги Ольги Русецкой («Глазами чужестранки, Или портрет Екатерины Еланской на фоне театра», которую мы позже издали): зайдя к ней, увидел ее во взнервленном состоянии, чуть не в слезах. «Надо было 30 с лишним лет биться, чтобы, в конце концов, прочитать о себе те слова, что я хотела слышать все эти годы!»
Конечно, среди критиков есть разные люди. Когда-то в Школе-студии замечательный Виталий Яковлевич Виленкин, преподававший у нас, рассказал, как легендарный завлит МХАТа Павел Александрович Марков отдыхал в Доме творчества и увидел объявление, что в соседней деревне самодеятельный коллектив показывает спектакль. Он собрался пойти и посмотреть, и какой-то молодой театровед удивился, зачем это ему: что может быть интересного в народном театре, куда надо идти по горам за три километра? На это Марков заметил: «Вы никогда не будете критиком. Критик должен шляться». Это ведь и правда одна из главных задач критики: искать все, что есть дорогого, настоящего и талантливого.
– А одна из задач руководителя театра – воспитать своего зрителя. Это возможно сделать с помощью осознанного выбора литературы – как у вас. Но можно делать ставку и на яркую форму, и на злободневные темы… Это ведь тоже проблема: что первично – форма или содержание?
– В первую очередь хочется сказать о том, что всегда Екатерина Ильинична Еланская говорила: «Сфера» – театр литературы высокой пробы. Настоящее общение со зрителем может возникнуть только на основе глубокого материала. Она одной из первых ставила такие произведения, как «Доктор Живаго», «Театральный роман», «Я пришел дать вам волю», «В лесах и на горах». Я придерживаюсь абсолютно такой же линии.
Теперь что касается проблемы формы и содержания. Есть у Льва Толстого статья, где он рассматривает, так сказать, составные части искусства. (Прочитал я ее давно, но она меня поразила и потому запомнилась). Да, говорят о форме и содержании, идее и мастерстве воплощения. Но есть и третья составляющая – любовь к изображаемому: тот душевный и личный вклад, который делает создатель произведения, та искренность, что за этим стоит. Вклад души. И именно его Лев Николаевич ставит на первое место. Бывают же произведения искусства, богатые идеями и мастерски сделанные, но холодные, не согретые любовью – они не могут взволновать, оставить след в душе. А бывают отчасти даже дилетантские, неумелые, но страшно искренние – вот они-то и есть настоящие. Я согласен с тем, что в идеале в спектакле должно сложиться все – и то, и другое, и третье, но ценю – искренность.
– Сегодня, в связи с большими историческими событиями, что именно должны ценить зрители в театре, о чем следует с ними говорить?
– Хочу сказать несколько слов о нашей недавней премьере «Прозрачное солнце осени». Задумка ее возникла у меня давно, а сейчас нашла свое осуществление, которое в течение нескольких лет откладывалось в силу разных обстоятельств. Я долго собирал композицию из рассказов: мне хотелось, чтобы три автора – Домбровский, Казаков и Трифонов – самодостаточно существовали с минимумом сокращений, у меня не было цели все перемешать и написать что-то свое. Я старался сделать так, чтобы прослеживалась общая тема, на основе которой можно вести серьезный разговор со зрителем. Спектакль сложился и вышел, о нем есть различные мнения, но я не сожалею и не раскаиваюсь в том, что обратился к этой литературе. Считаю, мы поступили очень верно и правильно. И даже в том, что касается продолжительности: когда я понял, что постановка будет идти почти 4 часа, начал думать, не надо ли от чего-то отказаться, сократить часть. Сейчас ведь редко возникают такие длительные спектакли в театре – наоборот, есть стремление делать их короткими, полтора часа без антракта. А потом подумал: нет, не надо. Да, мы все сейчас очень торопимся, но давайте рассчитывать на то, что к нам придет вдумчивый зритель, который захочет поговорить с нами. Я вижу по реакциям, что многим интересно посмотреть произведения выбранных авторов, поскольку их сегодня мало где увидишь (даже и читают их немного, и переиздают нечасто). А это прекрасные выдающиеся писатели, золотой фонд нашей литературы, сущностная традиция культуры, сокровенный, душевный, глубокий подход к жизни и к тому, что в ней главное, на что в ней опереться. Если в двух словах сказать, о чем наша премьера, – о любви. И опираться надо на любовь. Рассказ Юрия Казакова «Свечечка» – итог, отвечающий на эти важные вопросы.
Театр должен быть для людей и про людей, а они нуждаются в том, чтобы и согреться, и излечиться, и всерьез поговорить и подумать, и вспомнить о чем-то, о чем мы забываем, – а забывать нельзя! И только в театре случается самое ценное – общение: ни один вид искусства не дает живого контакта. Здесь, сейчас, сию минуту! Настоящее общение возникает, когда человек, выходя из зала, выносит с собой какое-то душевное открытие, жизненную опору, свет. Обязательно должен оставаться свет! Ни в коем случае нельзя человека «прибивать». Ни мама, ни я никакой «чернухи» и безысходности не приветствовали и не исповедовали. Мне кажется, именно такие задачи и стоят перед нами сегодня. Да, жизнь наша сложная, время нелегкое. В них надо разбираться и находить главное.
Дарья Семёнова
Фото М. Львовой.
Из спектаклей: «Маленький принц» (фото В. Шульца), «Обыкновенная история», «Раскас» (фото И. Ефремовой), «Старший сын» (фото П. Королевой).
Архивные фото предоставлены театром «Сфера».