Фотограф – тот же художник: в его власти запечатлеть мгновение. Фотограф театральный – художник вдвойне, поскольку запечатлевает мгновение искусства. Екатерина Цветкова, мастер своего дела, известный всей театральной Москве специалист, долгие годы ловит в объектив неповторимые образы. Штатный сотрудник МХТ им. Чехова, она не замыкается только на своем коллективе, делая уникальные снимки лучших спектаклей столицы – обязательно с интересом, любовью и пониманием.
– В одном из интервью вы рассказывали, что Таганрог – город вашего детства. Вы оттуда родом?
– Нет, родилась я в Таллинне, но интернет вас не обманул: Таганрог – действительно город моего детства, мы жили там 8 лет. Мой отец Георгий Всеволодович Цветков был главным режиссером разных театров. Сначала в Великих Луках, потом были Таганрог (на него пришелся самый длительный период), Нижний Тагил, Петрозаводск, а последним – Театр кукол в Москве. Мы путешествовали, как военные. Главному режиссеру давали квартиры, служебные, и по тем временам это было очень хорошее жилье, поэтому, несмотря на переезды, быт как раз был неплохой.
– Как при таком детстве вы избежали искушения продолжить династию?
– Моя мама – актриса Эльвира Брусницына. Она играла на сцене Русского театра Эстонии, будучи беременной мной, так что в театре я, можно сказать, родилась. Поэтому и династию я собиралась продолжить, и даже готовилась в институт. Хотя со мной никто особо не занимался, но была договоренность, что в «Современнике» меня будут прослушивать, а далее возможно поступление в Школу-студию МХАТ. В итоге мы уже подошли к дверям театра, и я вдруг представила, как встану сейчас перед комиссией в лице Гафта, например, и буду доказывать, что я что-то могу, способна... Это был момент, когда я поняла: не мое. И мы все отменили на пороге.
– К тому моменту вы уже переехали в Москву?
– Еще нет. Так получилось, что первой перебралась в Москву я. В «лихие 90-е» очень сложно было с образованием. Я планировала поступать на специальность художника театрального костюма в Питер, но там в те годы жгли костры на Невском, и жизнь далеко от дома ничего хорошего не сулила. А в Петрозаводске, где мы тогда жили, был Педагогический Университет, и было принято решение поступить туда. Закончила я факультет иностранных языков, отделение – английский, немецкий. Окончив его, продолжила обучение в Москве в аспирантуре. Занималась американской драматургией (как видите, все равно далеко от театра я никогда не уходила). Не окончила, потому что, как выяснилось, это тоже не совсем мое, но в столице осталась.
Пока я училась в аспирантуре, я осталась без театра. И мне месяца было достаточно, чтобы понять: без него никак, надо что-то с этим делать. Я познакомилась с Маргаритой Александровной Эскиной, стала приходить в Дом Актера, находила выходы и связи, просто ходила и смотрела спектакли в московских театрах. При этом фотография всегда была моим хобби. Начала я сотрудничать со СМИ еще в Петрозаводске, и в Москве была возможность продолжить эту работу. Фотографировала и писала для газет «Культура» и «Вечерняя Москва», где меня научили, в частности, репортажной съемке (портреты всегда со мной были). Так потихоньку хобби стало профессией, все завертелось. У меня были портреты Надежды Птушкиной, Дины Корзун, Сергея Безрукова. Мне сказали в редакции: «Давай интервью – тогда опубликуем». И я достаточно долго работала как журналист, писала статьи к своим фоторепортажам.
– А откуда возник интерес к фотографии?
– Отец увлекался. Тогда мы фото еще проявляли и печатали, я сама могла это делать. Я окончила художественную школу, поэтому у меня были знания о композиции, цвете. А все технические нюансы – это чистая практика. Я лет 25 профессионально фотографией занимаюсь, так что, наверное, неплохо у меня получается. Конечно, круто, когда у тебя специальное образование, ты понимаешь все про свет и технику, изучил серьезные программы, умеешь обрабатывать фотографии профессионально. Я в этом, к сожалению, не очень разбираюсь, пользуюсь минимальным набором возможностей программ. Специализированные издания тоже помогают. У меня сейчас на них нет времени, хотя это интересно. Когда я училась репортажной съемке, у меня были очень хорошие иностранные альбомы по свадебной и портретной съемке и съемке детей. В них все было очень наглядно и просто, но кто-то их забрал и не отдал… Но отсутствие профильного образования никогда меня не смущало. Что смущает, так это камера – она очень простая. Руки не выдерживают профессиональную технику, просто выворачиваются запястья. Конечно, хотелось бы, чтобы был более светлый объектив, способный сделать все четче и объемнее, но возможности нет.
– Ваша деятельность в итоге привела вас в штат МХАТа. Как это случилось?
– В 1999 году я работала в «Вечерней Москве». Журналистка редакции взяла меня с собой в «Табакерку» на сбор труппы. Там я познакомилась с Аллой Юрьевной Шполянской, завлитом Художественного, которой было очень нужно отснять несколько спектаклей для рекламных целей. Я пришла – и осталась. 4 года официально была в «Табакерке», в 2000 переступила порог МХАТ (в штатной должности я здесь с 2005 года). Так мы и жили дружной семьей. У нас никогда не было отношений «начальник – подчиненный». Все строилось на взаимопомощи и понимании.
Театр вообще всегда был основным местом работы для меня (все-таки родители – люди театральные). Я какие-то съемки делала еще на пленочный фотоаппарат, учась в институте. Например, рекламные фото для Петрозаводского театра. Раньше я как-то успевала снимать все премьеры основных театров Москвы, сейчас уже нет. Например, сегодня хотела пойти в театр Вахтангова, но не смогла. Но стараюсь, мне это интересно.
– Что входит в обязанности штатного фотографа?
– Бывает очень по-разному. Есть фотографы, которым говорят, что снимать. Я отношусь к другим: мне интересна жизнь театра как таковая. Если есть что-то важное, я иду и снимаю в надежде, что это кому-нибудь пригодится. В любом случае, это остается для истории. Сейчас ведь можно поделиться снимком и в соцсетях.
– А об издании своей фотокниги не думали?
– На это нужны деньги, да никто и не предлагает. Это если мы говорим о фотоальбоме. А книг, иллюстрированных моими фотографиями, было много. У нас вообще немножко странное отношение к фотографу: не часто его рассматривают как творческую единицу. Зачастую даже снимки не считают нужным подписывать, хотя авторские права никто не отменял. Многие коллеги жалуются. Бывает очень обидно: ладно, взяли без разрешения – так еще и не подписали автора! Так нередко делают в тех же соцсетях, например. Это не амбиции, а желание художника отвечать за то, что он делает, возможность гордиться своей работой. Как «спасибо». Хочется других отношений – уважительных. Профсоюзов у нас нет. Смирились уже все. Дай Бог каждому найти свое место, где его будут действительно ценить. Но не у многих есть театр-семья. У меня была. Больше двадцати лет… Штатный фотограф всегда воспринимался как летописец своего театра. Но времена меняются. Приходят новые люди. Главное – работать на процесс и на место, а не просто делать карьеру.
– Вы столько лет во МХАТе, что таких проблем у вас быть не должно.
– Это только так кажется, если ты много лет какому-то месту принадлежишь. В общем, стаж не дает никакой индульгенции. Хотя менять сотрудника просто потому, что он тебе не нравится… Это несправедливо.
– Должно быть, так всегда происходит при переменах.
– Не стало Олега Павловича Табакова – и закончился определенный этап жизни. Там, где творчество, все сложно. Всегда можно сказать о съемке и фотографиях: «Мне это не подходит». Более того: можно так сказать, даже не посмотрев. Фотография как любое искусство – очень субъективная вещь. Кто-то считает, что конкретный человек не умеет снимать, и вешает на него ярлычок плохого фотографа (а люди любят вешать ярлыки), а вот другой фотограф – гений… Потому что «так все говорят». А кому-то могут нравиться абсолютно неинтересные снимки.
– Может ли такая ситуация возникнуть потому, что вы женщина?
– Вы спрашиваете, есть ли сексизм в России? Абсолютно! У нас до сих пор считается, что мужчина имеет право требовать бо́льшую зарплату, а женщина не может занимать определенные должности, или может, но ее не принимают всерьез. Очень сложно быть в профессии, считающейся мужской. Но в ней разве что камера тяжелая, да ведь и с этим многие женщины справляются. Та же репортажная съемка – физически тяжелый труд. Помимо того, что ты следишь за ситуацией, ищешь кадр, людей, то, что тебе может дать картинку и идею мероприятия, ты еще и бегаешь с громоздкой техникой.
– Безусловно, не гендер определяет умения и навыки. Какие качества особенно важны в вашей профессии?
– Наверное, в творчестве можно обладать какой-то техникой. Но я бы сказала, что ощущение процесса и возможность его передачи – это талант. У кого-то он есть, а у кого-то нет. Я не очень умею снимать природу или архитектуру. Не вижу… Но всегда восторгаюсь способностью других фотографов делать это очень красиво: через пылинку или травинку передавать ощущение природы. У меня не очень это получается. Может, это умение с опытом бы пришло, а может – мне это просто не интересно. Но я, например, хорошо снимаю портреты, смотрю на человека и нахожу хороший ракурс. Был случай в «Вечерней Москве»: мой коллега поехал фотографировать пожилую женщину и привез ее фото с тремя подбородками. Он абсолютно искренне не понимал, что меня так возмущает! Он был прекрасным репортажником, но вот таких простых, как мне казалось, вещей не видел. Так бывает. Когда снимаешь репортаж, людей, важно, чтобы тебе доверяли, тогда все получается. А если нет – зажимаются, отворачиваются, кривятся… В общем, неудачно получается фото. Наша работа – это прежде всего отношения с людьми, мы от них очень зависим. Что касается съемок спектакля, то они сродни репортажным. Мы все равно идем за светом, за художником, за мизансценой. Бывает такой свет, который не попадает на глаза актеру – это катастрофа. Ну, что делать: снимаешь, как есть. Иногда сложно мизансценически: стоит длинный стол, один актер сидит на одном его конце, а другой на противоположном, и между ними черная дыра. Вот поди и сделай что-нибудь в таком случае! Очень не люблю, когда за столом сидят…
– Вы всегда работали в театре. Значит ли это, что ничто другое вам в принципе не интересно?
– Сейчас мне не то чтобы больше ничего не интересно, но на это нет времени. Я театральный человек и от этого никуда уйти не могу. В голодные 1990-е годы был вариант пойти снимать в политической среде. А вы знаете, что у нас тогда там творилось. Я как представила, что буду эти лоснящиеся «галстучные» лица «опортречивать»… Хотя там были деньги, так же, как и в моде. Фотографы, работавшие на показах, разбогатели на глазах, у них появились помощники и компьютеры, и процесс пошел всерьез. В театре же таких денег не заработать никогда, зарплаты у нас небольшие. Кто-то работает за оклад, кто-то просит дополнительно оплатить какие-то услуги.
– Кстати, в театре ведь тоже появилась тенденция менять штатных сотрудников на тех, кто работает по контракту. Насколько это эффективно?
– Замена штатных сотрудников на проектных почти никогда не бывает удачна. У нас были такие прецеденты. Да вообще все у нас было за больше чем 20 лет! Иногда приходят фотографы, концептуально вообще из другого театра – «Гоголь-центра», к примеру. В свое время был один забавный случай. Какой-то англичанин снимал спектакли для Камы Гинкаса: это были очень эффектные динамичные черно-белые фотографии. Снимки понравились, и его пригласили в «Табакерку» снять постановку «Два ангела, четыре человека» – странную комедию про выпивох в ватниках. Прямо скажем, не в стиле Гинкаса. Фотограф сделал, принес пленки… Помню, снимки были такие же эффектные и черно-белые. Например, стакан в ракурсе. Специалисту заплатили, пленки эти взяли, отложили и забыли про них навсегда. Фото ведь были нужны для рекламы. Каму Мироновича можно такими фотографиями рекламировать, а этот сатирический спектакль был совсем другим. Причем это было хорошо снято, красиво скомпоновано, но за этой концепцией потерялась суть самого спектакля. У каждого театра и его репертуара концепция своя. Авангардные вещи хороши для экспериментальных площадок, но вы же не станете так снимать в Малом театре – это будет выглядеть смешно. Но не все могут перестроиться.
– Вы кого-то выделяете из коллег, может, даже учитесь у кого-то?
– Учиться не учусь, но кое-кто нравится, просто не хотелось бы выделять поименно. Поскольку это процесс творческий, бывает, что у фотографа получились хорошие съемки двух спектаклей, а третьего – вообще никак. То ли в настроении дело, то ли в точке съемки, то ли в усталости (она ведь сказывается). Гениев в театральной фотографии я не знаю. Я вижу хороших профессионалов. Особенно среди тех, кто в штате, знает свой театр изнутри и буквально живет в нем. У них качественные снимки с хорошими лицами. Это важно, а то погонишься за динамикой и такого наснимаешь! Кричит актер, второй в ответ кричит – вот это динамика! Фотографу нравится, он выложил в соцсети, а актеры эти потом плачут: им-то кажется, что они просто с эмоциями играли, а на фото лица перекошены. Женщинам особенно обидно, конечно. Те же специалисты, кто работает в театре, помимо передачи действия серьезно подходят к тому, как артист выглядит на фотографии. Они знают, что кому нравится, даже у кого какая сторона «рабочая».
– По ощущению, профессиональная фотография ценится все меньше, особенно с появлением дорогих смартфонов с хорошими камерами.
– Действительно, сейчас многие журналисты сами фотографируют на смартфон или маленький фотоаппаратик. Но я не вижу, чтобы это кому-то мешало. Не скажу, что профессионалов стали ценить меньше: по-прежнему заказывают свадьбы, портретные фотосессии, юбилеи. Запрос есть, люди понимают разницу между смартфоном и профессиональной камерой. Но, простите, иногда и специалист не может правильно экспозицию выставить: часто вижу засвеченные фото со спектаклей. А на мобильный телефон еще сложнее снимать, он же берет общий свет и не рассчитан на тонкости. Приходится сталкиваться и с тем, что то, что хорошо выглядит в интернете, потом абсолютно не подходит, например, для печати. Но существует ведь множество людей, смотрящих на плохую фотографию со словами: «Какой прекрасный снимок!» Раньше издания выбирали изображения в фотобанках, а сейчас они довольствуются буквально чем угодно – лишь бы было и при этом бесплатно. Журналист ли это снял, театр ли прислал – неважно, какого качества. Вот это особенно обидно. Иногда мне коллеги напрямую писали и просили помочь со снимками, потому что не могли поставить в публикацию то, что дали в пресс-службе какого-то театра.
– Есть ведь и другая проблема: качество хорошее, а суть не схвачена.
– Схватить суть – умение, важное в любой профессии. Необходимо понимать, что́ ты сейчас хочешь сказать. Если я делаю репортажную съемку юбилея, основное – это юбиляр: подарки, цветы, его окружение, гости. Очень часто нужен вообще один кадр (так в «Вечерней Москве» было), передающий атмосферу и мысль мероприятия, идею и главное действующее лицо. И ты ищешь этот самый кадр. Но и в театре то же самое. Прекрасно, когда сценограф, художник по свету и режиссер мизансценически точно выстраивают мысль – тогда легко фотографировать, и суть понятна. Но бывает, что ничего нет. И делай что хочешь! Поэтому иногда делают специальные, так называемые постановочные фото для спектакля.
Я очень внимательно смотрю спектакль как зритель. Мне же надо передать его смысл, найти ту мизансцену, которая его определяет. Я люблю снимать с одного раза, а не так, что сперва посмотрю постановку, а потом уже приду фотографировать. Театр – дело живое: можно ждать мизансцены, которая тебе понравилась, а ее не будет! Или актер повернется спиной как раз тогда, когда должен стоять к тебе лицом, как было, например, на предыдущем спектакле. Поэтому я предпочитаю всё делать по живому – так, как это всегда и происходит в театре. Рождается здесь и сейчас!
Дарья Семёнова
Использованы фото Екатерины Цветковой