Актриса Ольга Лерман – абсолютная звезда вахтанговской сцены, причем это определение, порядком обесцененное в нынешнее время, соответствует ей, как никому другому. Красивая, обаятельная, тонкая, глубокая, разная во всех своих ролях, интеллектуальная и эмоциональная, умеющая воплощать самые сложные и пленительные образы русской классики – Татьяны Лариной, Анны Карениной, Наташи Ростовой. Она последовательно идет вперед, впитывая все новое, интересное, значимое, чтобы меняться, расти и обогащаться и как артистка, и как личность.
– Баку – город большой культуры. Это он сформировал в вас творческую личность?
– Баку – культурный и театральный город с благоприятной атмосферой для рождения в себе талантов. Там есть русская и азербайджанская драма (Русский драматический театр им. Самеда Варгуна и Азербайджанский государственный академический национальный театр, соответственно – прим. Д.С.), Театр оперы и балета, ТЮЗ. Много музеев, и сейчас появляется еще больше мест для творческих людей. Множество певцов и артистов родом из Баку, вот, например, Муслим Магомаев. И, кстати, актриса, которая привела меня в Театр им. Вахтангова, – Галина Львовна Коновалова тоже оттуда (это удивительно!).
Я достаточно много посещала Русский драматический театр (мои родители по-прежнему там работают), хотя была тогда еще маленькая, поэтому в большей степени смотрела детские постановки. С возрастом и спектакли выбирала другие, а потом и сама стала в них участвовать. Как и в любом русском драматическом театре в любой стране, там ставили и ставят, как правило, национально-колоритные спектакли. Но были там и Шекспир, и Островский, и много-много русской и зарубежной классики. Не знаю, повлиял ли именно этот театр на мой выбор профессии. Думаю, конечно, да: я всю жизнь перед собой видела родителей, которые служат в театре и будут продолжать там служить, я думаю (с театральной иглы сложно слезть!). Конечно, это не могло меня не захватить.
– Но поступили вы не в театральный вуз, а в хореографическое училище.
– Я в детстве довольно четко осознала, что буду балериной. Однажды я была у родителей на спектакле, где участвовала балерина из местного Театра оперы и балета (ее звали Римма, но мы сейчас не держим связь). Я была абсолютно очарована и вдохновлена! Она танцевала что-то современное, и, хотя воспоминания немножко размылись, я помню, что это произвело на меня очень серьезное впечатление. Это было так красиво, что мне тоже захотелось научиться двигаться с такой же легкостью и так же вдохновенно танцевать. Кроме того, мой отчим окончил Бакинское хореографическое училище по классу народного танца. Так что выбор не казался случайным.
Я ведь, кстати, начинала с художественной гимнастики. Уйдя из спортивной школы в обычную, я поняла, что мне недостаточно того, что я имею, и поступила в хореографическое училище. А лет в 16 почувствовала, что это не совсем то, чем я бы хотела заниматься… Вот такая вот ирония судьбы. Интересно, что недавно мне передали, как в разговоре с журналистом балерина из кордебалета Большого театра сказала, что могла бы быть, как Оля Лерман, если бы вовремя сделала выбор. Так вот я никогда не бредила Большим! Я в какой-то момент поняла, что балет – все-таки не моя мечта и не мое призвание. Что-то у меня получалось, что-то нет, я не стала бы примой (в этом я отдавала себе отчет), но в своем роде была довольно техничной. Мой характер таков, что мне не интересно быть пятым грибом слева. Если бы я на протяжении десяти лет играла такую роль в драматическом театре, то, возможно, и к нему я бы охладела: не думаю, что я бы в таком случае продолжила этим заниматься. Меня это не вдохновляло бы и никуда не двигало. Мне жалко на это своей жизни – она слишком короткая.
– Как вышло, что оканчивали вы хореографическое училище уже в России?
– В 16 лет я решила сбежать из Баку и семьи и уехала в Ставрополь, где жила моя бабушка. Позвонила оттуда домой и сказала: «Добрый вечер, я не приеду». Помимо того, что были охи, вздохи и шок, мама ясно дала понять, что я должна доучиться. А я именно этого и не хотела (не то чтобы это было главной причиной моего отъезда, но точно одной из). Я пообещала, что сделаю это, а я человек, который держит слово.
И я стала искать в округе хореографические училища, куда бы я со своими данными могла поступить. В Пермь, Москву и Санкт Петербург я даже не пробовала: не уверена, что технически была на уровне этих академий. Так я нашла Краснодар: этот город был недалеко от Ставрополя, там было тепло в сравнении с российскими погодными условиями. И там были не самые высокие запросы. Конечно, по сути это было тыканье в карту, а не обдуманный маневр. Тогда ведь еще интернета не было в таком объеме, как сейчас, и все искалось в справочниках. Я звонила в разные города еще по кнопочному телефону! Полнейшая авантюра…
В Краснодар мы поехали с бабушкой. Там надо было провести два дня, прежде чем меня посмотрел бы преподаватель. Естественно, у нас не было денег на отель, и мы даже не понимали, как найти квартиру. Надо было возвращаться на вокзал к людям с табличками «Сдаем комнату». Был уже вечер, и вахтерша училища сказала: «Не нужно никуда ехать, я вас уложу в учительской». Лежа на диване, я проклинала себя за то, что ничего не продумала! И что я уехала из дома, где за меня принимали решения и где не пришлось бы спать неизвестно где. В целом была уверена, что совершила какую-то ошибку. Но через два дня показалась, меня взяли, и с сентября я стала учиться в Краснодарском хореографическом училище.
– Тогда откуда же мысль об актерской профессии?
– Это тоже была авантюра. По окончании хореографического училища я уже имела пару приглашений в разные коллективы, но в разговоре с мамой, прилетевшей на мой отчетный концерт, я осознала, что не хочу танцевать. И это не сейчас случилось, а несколько лет назад. Диплом я получила, меня же об этом просила мама! Но теперь я хотела заниматься тем, чем я хотела. Так и появилась мысль о театральном вузе, и мы стали смотреть, что есть в Краснодаре и в округе, потому что я уже маленькими корнями приросла к этой земле. Но все было не совсем то, чего бы мне хотелось. И тут я подумала: «А почему бы не Москва?» Попробовать можно и в Питер, и в Ярославль, и в Екатеринбург – почему надо этого бояться? Мы тут же купили билет, и вечером после отчетного концерта я улетела. Это был конец мая, экзаменационные туры были в самом разгаре. Но я-то этого, конечно же, не знала! Я программу готовила в самолете. Сейчас иногда слышу, как люди готовят по пять проз, 10 стихотворений и 88 басен – а у меня было всего по одному. Летела наобум.
– Это какая-то восточная импульсивность? Может, уроженцам Баку свойствен авантюризм?
– Наверное, у меня такой характер. Я до сих пор совершаю подобные поступки. Мне нравится, что даже с возрастом не приходит страх перед новыми ситуациями, выходом из зоны комфорта. Будда, кажется, говорил, что надо менять свою жизнь каждые семь лет. Это действительно работает, и я форматно меняю все, когда это важно. Я в меру эмоциональная и в меру рациональная. Во мне еврейская, украинская крови, в роду есть русские и азербайджанцы. Столько всего намешано! Но я себя не отождествляю ни с одной страной. Я не привязываюсь к месту от слова «совсем». Не знаю, хорошо это или плохо, но, пока нет детей, мне это нравится. Недавно меня спросили, скучаю ли я по родине, имея в виду Баку. Я ответила, что нет: я скучаю по людям и своей семье, по запахам или еде. Я чувствую, что и Россия – не совсем моя страна. С прошлого года я живу в Голландии, но и про нее не могу сказать, что нашла свое райское местечко.
– А Школа-студия МХАТ, куда вы целенаправленно, хотя в итоге и неудачно, поступали, казалась вам именно таким своим местечком?
– Мне очень хотелось учиться именно в Школе-студии МХАТ. Ее в год моего поступления оканчивала моя подруга Эля Мирель (она сейчас служит в Театре им. Пушкина). Она вместе с Настей Лебедевой и другими своими однокурсниками слушала меня на кухне мхатовского общежития. Ребята меня очень поддерживали, и это тоже повлияло на мой выбор. Кроме того, когда ты думаешь о театре, сразу вспоминаешь о МХАТе. Я, к стыду своему, ничего не знала ни про Щукинское тогда еще училище, ни про Щепкинское, ни про ВГИК. ГИТИС был чем-то совершенно неизвестным! Я, признаться, не отличалась на тот момент умом и сообразительностью.
Но Эльмира сказала, что кредо абитуриента – поступать везде и бегать по всей Москве. Я и бегала… И очень плакала, когда не прошла в Студию, очень! Никогда не забуду этого. Думала, все, уеду обратно. Не поступила, в другие институты не хочу, не буду! Меня ведь Брусникин и Козак «скинули» уже с конкурса – теперь уже и не спросишь, почему. Но я ни секунды не жалею, что в итоге училась именно в Щукинском и именно на курсе Юрия Борисовича Нифонтова. У нас была отличная система, преподавало очень много педагогов. Были невероятные Юрий Авшаров, Александр Граве и Вячеслав Иванов, давшие такой багаж! Были чудесные Ира Пахомова и Валентин Стасюк. Я понимала, что мне дают профессию. А на третьем курсе пришел Александр Анатольевич Коручеков, и это было подарком судьбы. Он представитель ГИТИСа, «режиссерского этажа», плюс он сам окончил курс Женовача. Он нам дал дополнительную школу, отличную от щукинской. Это было очень здорово. Ни на одном курсе ни до, ни после, ни во время моей учебы в «Щуке» я не хотела бы учиться, кроме своего. Это было именно то, чего я хотела. А мы ведь были кукольниками!
– Целевой набор?
– Да. Помимо актерского мастерства, танца, ритма, сценического движения, работы с предметом мы изучали кукольное мастерство. Какие-то занятия шли в Щукинском, на другие надо было ехать в Театр им. Образцова (там особо хочу отметить педагога Анатолия Ивановича Вещикова). Это было очень интересно, ведь мы имели возможность познакомиться с кукольным театром, театром теней, ходили на фестивали и видели невероятные труппы, например, из Польши. Это была новая стезя. Я поняла, что есть кукла – и есть «живой план». Это помогает и в кино, и на сцене, когда ты можешь стать не собой – и не просто кем-то, а чем-то еще.
Когда мы поступали, сразу встал вопрос, что у нас будет три профессии: артист кукольного театра, драматического и кино. Но в середине учебного процесса возникли некие разногласия, и оказалось, что по документам мы будем только кукольниками. И тут проявился характер курса: мы встали горой за свои дипломы. Это дало плоды, и по окончании курс распределился по театрам практически полностью.
– Расскажите о работе в Театре Сатиры, где вы играли в начале пути. Все-таки не каждую студентку приглашают на профессиональную сцену.
– Я не поклонница театра Сатиры, но на тот момент (я училась на третьем курсе) для меня это был максимум моих достижений. В театре тогда забеременела актриса, и Юрий Нифонтов привел меня в «Малыша и Карлсона». Я как раз репетировала у Коручекова Арлекина в «Незаученной комедии», так что было понятно, что я могу играть мальчиков. Меня вводила актриса Наталья Фекленко, и я играла Малыша до самого выпуска. Думала, здесь, в Сатире, и останусь, меня ведь и Александр Ширвиндт стал занимать в своих спектаклях. Все было довольно интересно, но особенно мне нравилась постановка «Случайная смерть анархиста» с Федором Добронравовым. Она шла на чердаке, и это был нетипичный для этого театра спектакль. Когда меня уже взял Туминас, я просила, чтобы меня в нем оставили, но это, вероятно, было невозможно.
– Вот просто так и взял вас Туминас к себе? Судьба?
– Я, признаться, верю только в случай. Меня взяли в театр, потому что Туминас посмотрел именно спектакль про Арлекина. Именно в тот день, именно в том месте – как-то все совпало. У меня там было две роли: Арлекин (в маске) и роль яростной влюбленной (тоже в маске). Это было забавно: Римас Владимирович даже не видел моего лица, ему было неважно, как я выгляжу.
На момент окончания я не много куда показывалась. В «Et cetera», «Сатирикон», да и то потому, что помогала однокурснику. Я не была заинтересована в показах. За время учебы явидела в Вахтанговском театре только один спектакль, который так и не вошел в репертуар. Я была страшно увлечена «фоменками», обожала СТИ Сергея Женовача, выгрызала билеты на Чеховские фестивали. Мне это было интересно. Но судьба привела меня в театр им. Вахтангова, и я подумала: «Значит, вот так, надо пробовать. Почему нет?»
Но я хорошо помню первый разговор с Туминасом, когда он сказал, что ничего не может мне дать. Я призадумалась. Мне было 23, сейчас ничего не дают, потом год пройдет, и еще год… Что же, я здесь свои лучшие годы проведу?! И я решила: пусть будет так. Куда-то меня введут, посмотрим, а потом меня же отпустят, если не будет ролей. Туминас сказал: «Конечно, отпустим». Возможно, из-за того, что я сразу в своем сознании ограничила время пребывания в театре, где моя судьба может и не сложиться, мне стало легко, и я не ждала звезд с неба. Если что-то будет – значит, будет. Если нет – пойду дальше. В тот момент театр Фоменко открыл стажерские студии, и я подумала, что к ним можно будет попробовать. Я и о «Маяковке» думала, поскольку Коручеков одно время звал меня к Карбаускису на классы импровизации, которые проводила актриса СТИ Настя Имамова, и там, кстати, я чувствовала себя в своей тарелке. Когда ты молодой, у тебя много энергии и возможностей. Не получилось в одном месте – получится в другом! Мне не было страшно.
– К многообещающим дебютантам в Театре им. Вахтангова всегда приковано особое внимание. Это не давило?
– На меня не очень давило это внимание. Да и не было времени об этом думать, потому что я всегда репетировала или снималась, была в режиме постоянной работы. Я так скажу: хореографическое училище – это суровое место, но оно меня закалило на всю жизнь. Я понимаю, что таланта не всегда достаточно: если ты не трудолюбив, твой талант довольно быстро улетучится. Для меня важно, что я там, где мне нравится, что мне доверили такие роли и что я с ними справилась. И, надеюсь, буду справляться и дальше.
– Ваша первая главная роль – Анна Каренина в одноименном пластическом спектакле. Эта работа ознаменовала и начало вашего плодотворного сотрудничества с Анжеликой Холиной.
– Когда объявили о постановке «Анны Карениной», я не думала, что мне предложат главную роль, больше рассчитывала на Кити. Думала: «Я окончила хореографическое училище – что я там не станцую?» Но, начав работать с Анжеликой, поняла, что ее спектакль – не совсем танцы: не четверка лебедей и не па-де-труа. Мне показалось, что это очень здорово – освоить новый не знакомый мне язык, хотя в «Щуке» мы делали нечто отдаленно напоминающее этот жанр.
А началась история пластических спектаклей с «Берега женщин». Я как раз в него ввелась, когда Анжелика пришла к нам на репетицию. Теперь я думаю, что Туминас приводил ее, чтобы показать меня в свете готовящейся «Карениной». Потом уже, гораздо позже (после «Евгения Онегина»), были «Кармен» и «Отелло». И, когда Холина предлагала мне участвовать в следующем пластическом проекте, я уже понимала, что это не совсем то, чего мне хочется. Что надо идти дальше, развиваться. Мы поговорили, и она меня услышала. Я ей за это очень благодарна.
– Еще одна интересная работа – спектакль «Бег» в постановке Юрия Бутусова, режиссера совсем другой манеры.
– Я открытый человек. Перед работой с Юрием Николаевичем я смотрела несколько его спектаклей. Что-то мне нравилось, что-то нет, но работать с ним было очень интересно, и очень этого хотелось. Это, конечно, захватывает, он дает абсолютную свободу артисту, а тот может нести все в репетиционный процесс – от безумных мыслей до выстроенных отрывков. Меня это увлекло. На тот момент (когда уже были Анна, Татьяна, Дездемона), мне хотелось чего-то другого, нежели то, что у меня есть в театре, какого-то дурачества, а не главной роли, хотя на Серафиму я пробовалась. Но такова природа репетиций Бутусова: все всё пробуют, все были Хлудовыми и Чарнотами. И в «Беге» я играю ровно то, о чем мечтала (роли Оленьки, Главнокомандующего в воображении Хлудова, Серафимы после тифа, Вдовы и т.д. – прим. Д.С.). Я придумала своих героев и получаю от этого невероятное удовольствие. Я бы и теперь хотела поработать с Бутусовым, но сейчас мне бы хотелось что-то важное сказать со сцены: важное для меня на сегодняшний день и важное для завтрашнего дня. Я поменялась, Юрий Николаевич поменялся. Может, однажды что-то и случится интересное.
Еще очень хочется сказать о Кирилле Вытоптове. На сегодняшний день среди молодых режиссеров мне очень нравятся именно его ход мыслей, его разборы и понимание автора. Надеюсь, что и с ним меня судьба сведет в сотворчестве.
– Но, наверное, во всех смыслах главный ваш режиссер – Римас Туминас, чьи постановки гораздо более выверенные и целостные, чем у всех других мастеров.
– Из зала наверняка кажется, что Туминас застраивает спектакли, но мы внутри воспринимаем это не так. Да, конечно, режиссерский рисунок есть, но мы идем вместе с ним, мы соавторы, по его указующему персту рождаем все от кончика пальца до поворота головы. Если бы это было не так – это была бы ложь. Однажды я смотрела постановку, сделанную просто невероятно, идеально, но я видела ее каркас, в котором артисты существовали отдельно. У меня это вызвало очень странные чувства. Мне кажется, с Туминасом такого не бывает. Хотя он может жестко застроить, если его уж совсем не понимают или сопротивляются. Но в моей практике такого не было: меня он очень нежно подводит к тому, что нужно сделать. Да, это то, чего он хочет, но ты неотделим от него в этот момент, это твой эмоциональный и интеллектуальный порыв, честный и правильный, попадающий в тему, интонацию и идею. Повторюсь, в репетициях с Римасом Владимировичем ты соавтор, иначе не будет жизни в этом созданном вами мире.
Если режиссер берет артиста на главную роль, он устанавливает с ним контакт, потому что мы должны говорить на одном языке. Мне важно понимать, что он не ненавидит меня, не хочет забить в паркет, но оберегает меня и помогает, и я им восхищаюсь. Мне не все постановки Туминаса нравятся, хотя для меня мыслит он очень интересно. Когда он репетирует и говорит о спектакле и литературе, о роли и герое, об идее, которую мы несем и которой пытаемся жить, мне близка его философия. Я не чувствую отторжения и борьбы. Да, бывают предложения, про которые я думаю: «Нет, так не может быть». Но потом я пробую, пытаюсь к его мысли подойти со своей стороны и понимаю, что может. Когда артист верит в то, что говорит режиссер, это работает.
– Премьера «Война и мир» в его постановке грандиозна не только по материалу, но и по хронометражу – почти 5 часов сценического времени. Как она проходит?
– А как шел «Берег утопии» в РАМТе? Как идет в СТИ «Один день в Макондо»? Он ведь начинается в час дня и заканчивается в 11 вечера. Я рыдала на этом спектакле так, что подо мной была лужа слез! Я бы пошла и в 12 ночи, если очень хочу что-то посмотреть. Правда, я фанатею от хорошего театра и готова к этому.
Изначально мы планировали играть этот спектакль в два дня: в один день первый акт, а на другой – второй и третий. Но, конечно, технически это было невозможно, кто-то не придет и посмотрит в итоге полспектакля. У меня есть состав, поэтому я видела постановку из зала. И она пролетает! И еще я хочу сказать, что это новый Туминас, на мой взгляд, это его новый язык – кристально чистый. Это обязательно к просмотру!
– Это классика мировой литературы – ответственность высока. Но на таких ролях и растет артист?
– Я считаю, что артист растет на главных ролях. Бывает очень хорошая современная литература (в том числе, и драматургия, но ее меньше). На ней можно расти: сегодняшний день – это тоже шаг, а завтрашний – шаг следующий. Да, с классикой возникаетдополнительная ответственность, но, когда я уже играю спектакль, я не думаю о ней – она меня погубит. Если я не готова брать ответственность, я ухожу еще «на берегу».
– А вас не смущает, что в вашем вахтанговском репертуаре не так уж много ролей?
– Нет, на сегодняшний день я невероятно счастлива тому, что у меня есть. Я много снимаюсь, играю за пределами театра. В Театре им. Вахтангова теперь не так, как раньше, в труппе больше ста человек, много молодых, талантливых, разных. Если из такого количества актеров один играет все на свете – это не правильно. Лично меня от этого тошнит: человек ведь везде один и тот же, невозможно каждый год выпускать премьеру, играя нечто иное. Я семь лет после «Бега» не выпускала спектакль. Колоссальная цифра! Но я безумно этому рада, потому что мне удалось за это время наполниться, вырасти, себя познать. Сегодня у меня есть «Война и мир». Это совсем другая работа: другой Туминас, другая я. Выпускайся я чаще, я бы не пришла к тому, что у меня есть сейчас.
– Вы очень интересно и точно характеризуете свои роли. В этом вам помогают режиссеры, или это ваша самостоятельная работа над образом?
– Всегда очень по-разному. Это зависит от режиссера, роли, процесса. Более глубокое понимание приходит во время репетиций, когда обрисовывается смысл твоего героя. Тогда ты и видишь, что он такое: животное или нечто неопределенное, или восклицательный знак, или многоточие. По поводу Наташи Ростовой Туминас сказал однажды: «Она нехорошенькая девочка, она такая сучка, но сама этого не понимает». Это и было отправной точкой, хотя я понимала, что в лоб воспринимать его направление нельзя. Но, безусловно, это верно с точки зрения совершенно иного подхода к ее природе. Наташа – наивный гиперактивный ребенок, непонятно, куда ей себя деть, ее этому никто не учил. Она… как бы это сказать… Больше себя самой! Но мне была ясна его характеристика: моя героиня не должна быть милой девочкой в шаблонном понимании этого слова. И было очевидно, что не надо играть маленькую девочку, которая всем нравится. Да это и глупо в 33 года.
Бывают и другие режиссеры, которые не говорят конкретных фраз, а дают ассоциацию, а то и вообще не разговаривают. «Покажите что-нибудь». И ты показываешь, и по движению бровей или огоньку в глазах понимаешь, в том ли направлении гребешь. Но к Туминасу у меня абсолютное доверие, какое бывает к учителю. Я его так и называю – Учитель.
– Знаю, что вы ведете дневник. Обычно так делают люди читающие.
– Да, я обожаю читать, я – книжный червь. Скажем, у меня есть три дня на 600 страниц – и я их проглатываю (конечно, если это интересно). Уезжая в Голландию, я в течение года вывозила книги из квартиры. Что-то я перечитываю, что-то ждет своего времени. Но если что-то хотите мне подарить, книга – самое лучшее.
– Вы говорили по поводу профессии, что она у артистов легкая – всего лишь душу выворачивать наизнанку. Не поменяли мнения?
– Нет, не поменяла. Профессия для человека легка, если он получает от нее удовольствие. Ребята-пожарники не жалуются, что им тяжело. Шахтеры не плачут каждый вечер, что им утром спускаться в шахту. Но это только в том случае, если ты обожаешь свою работу и не представляешь без нее жизнь. Есть и артисты, которые плачут и жалуются, но мне не тяжело сейчас. Может, лет в 60 мне станет трудно прыгать по сцене. А пока мне нравится переживать чужую жизнь. Помню, когда я только начала репетировать «Войну и мир», у меня ничего не получалось, и я ревела каждый вечер и кляла судьбу. Да, это мазохистские наклонности, но мне очень приятны эти мучения и важны. Без них я бы ничего не сыграла.
Дарья Семёнова