Владивосток – романтический город моря и тумана. Но и там, в этом красивом и далеком от столицы месте, кипит культурная жизнь. Артистка Приморского академического театра им. Горького Полина Смагина утверждает, что их коллектив – полноправный член большой театральной семьи России, где, как и везде,происходят интересные встречи, яркие премьеры, обсуждения, творческие споры, поиски. Сама актриса бесстрашно пробует то новое, что предлагают ей режиссеры, справедливо считая, что суть профессии – именно в этом неожиданном выходе за пределы самого себя.
– Как вам кажется, почему для артиста важно давать интервью?
– Не так часто меня зовут на встречи и беседы, хотя вот в прошлом году брали интервью в связи с юбилеем театра. Но я думаю, это важно: это знакомство зрителя с актером более личного характера, когда можно рассказать о своей работе, мыслях, ролях, которые всегда очень индивидуальны. Все мы знаем книгу Станиславского «Моя жизнь в искусстве», но и у каждого артиста абсолютна своя ни на что не похожая жизнь в искусстве. А интервью или творческая встреча – это небольшая часть такой книги.
– Начнем ее с первой страницы – расскажите о вашем детстве.
– Мои родители родом из Казани, куда во время Великой Отечественной переехали родственники с обеих сторон. Папа служил во Владивостоке (он военный моряк), мама отправилась вслед за ним, и здесь они прожили 27 лет. Сейчас они вернулись на малую родину, а я осталась в городе.
Детство у меня было такое же, как и у всех, кто родился в 1990-е. Помню, в самые тяжелые годы периодически отключали свет, не было отопления, так что спать приходилось в шубах. Но все равно это время было прекрасное и замечательное: мы с семьей жили у моря в краю, где снегов не очень много, а летом туман. (Говорят, Владивосток похож на Питер, но я не могу сравнить, поскольку в Северной столице не была). Я воспитывалась в дисциплине, хотя и выросла мобильной, подвижной, легкой на подъем. Папа довольно строгий, но мама мягкая, поддавалась на наши уговоры с братом. Так что мыслей сбежать из дома и куда-то уехать у меня никогда не было. Наверное, папино воспитание все-таки дало мне внутренний стержень, помогающий никогда не сдаваться, идти вперед и жить по принципу «сделал дело – гуляй смело».
– Как с этим сочетается выбор творческой профессии?
– В детстве я занималась танцами, но это не сильно повлияло на выбор профессии: скорее, дало отправную точку для понимания, что мне хочется выступать на сцене. Но все это было неосознанно. То, что я хочу быть именно актрисой, поняла уже на втором курсе института: первоначально я мечтала работать в озвучке. Я тогда увлекалась аниме и безумно была влюблена в голос Александра Груздева. Начав изучать вопрос, узнала, что для такой работы нужно актерское образование. Родители восприняли мое решение спокойно. Но, поскольку мы были первым выпуском, поступающим по ЕГЭ, папа сказал: «Если ничего не получится с театральным, у тебя должны быть экзамены на запас, чтобы поступить куда-то еще». В итоге я сдала, кажется, шесть предметов на всякий случай (для успокоения семьи), но успешно прошла в Академию искусств. В Москву и Питер ехать побоялась – не была уверена в себе (как и в том, что я талантливая и гениальная). Были мысли о Казани, но там училище, а это все-таки не тот уровень. О других городах и не думала. Хотя сейчас всем, кто отучился у нас или пробует поступать, советую подумать о других регионах. Там что-то новое, а в свое болото ты всегда вернешься. Я сама сделала иной выбор. Не скажу, что это моя ошибка – мне все нравилось тогда и сейчас, – но, будь я поувереннее, я бы рискнула.
– У вас было какое-то театральное впечатление, направившее вас по творческому пути?
– В школе я нечасто ходила в театр. Впервые посмотрела сказку «Снежная королева» на нашей сцене. Там создан волнующий страшный образ главной героини: дети плачут, а актеры радуются – зрительские эмоции! Мне тогда тоже было интересно. Будучи чуть постарше, я видела «Учителя танцев» – юмористический спектакль в стихах. Запомнила любопытный момент: на стенах висели картины с нарисованными кувшинами, из которых при наклоне выливалась вода. А потом был «Борис Годунов». Он меня очень воодушевил и поразил: сложный материал, классическая литература, постановка с большим количеством актеров, великолепные исторические костюмы, красота оформления и, главное, сила артистической игры, ощущаемая в зале. Хотя я всем говорила, что комедия мне понравилась больше, но сейчас-то я понимаю, что трагедия произвела более сильное впечатление.
– Наверняка тогда еще трудно было осознать, насколько непросто быть артистом.
– То, что актерская профессия непростая, я понимала изначально, но то, что она ВООБЩЕ НЕПРОСТАЯ – осознала в середине обучения. Мне кажется, тем, кто до поступления занимается в студиях, легче принять процесс артистической работы, ведь они уже знакомы со сценой, выступлениями, этюдами. Я же впервые с этим столкнулась в Академии. На тренингах было легко, а вот как этюды придумывать, я долго не могла понять. На первом курсе возникал зажим, ведь ты сразу же хочешь все сделать правильно и идеально. Я боялась предложить несколько вариантов. До третьего курса в этом плане я была немножко твердолобенькой. Потом стала гибче: фантазия – не то чтобы орган, но умение, которое тоже можно разработать. В этом помогли и мастера курса – народный артист Александр Петрович Славский и заслуженная артистка Светлана Юрьевна Салахутдинова. Они не давали нам расслабиться: да, учили, ставили, строили, но ты как актер все равно должен был что-то внести самостоятельно (любимое выражение Славского – «Это ваша самостоятельная работа»). Нужно выходить за пределы себя самого и находить нечто новое. А в театре и вообще другая сцена, объем работы, масштаб; здесь недостаточно отрывочек сыграть, а надо держать в голове много информации: и текст, и песни, и перестановки. Список требований не заканчивается никогда. Но легкость восприятия себя и своей игры постепенно приходит с годами. Ты идешь как будто по ступенькам и, оглядываясь, понимаешь, что собрал определенный багаж.
– Вы служите в Театре им. Горького – наверное, главной сцене края. Как вы попали в этот коллектив?
– Я хотела устроиться в Театр офицеров флота, но там коллектив уже был укомплектован. А в Театре им. Горького я и не предполагала показываться. Испугалась, что не возьмут: мол, не талантливая (словом, по той же причине, по которой не поехала в Москву). Тем более, что с нашего курса в труппу уже поступило 4 человека (в идеальном сочетании: две девочки и два мальчика – куда же больше?), и я пошла на сбор без всяких надежд, наугад – просто чтобы попробоваться. Даже времени толком не знала, подумала, если к 10 утра приеду – не ошибусь. По дороге встретила своего мастера Александра Петровича Славского, он направил меня к худруку. Ефим Семенович спросил, как меня зовут, у кого училась, что играла. «А почему ты не улыбаешься?» – «Да я нервничаю». Он посмотрел на мою футболку, на которой была нарисована девочка, заметил: «Хорошая, на тебя похожа… Полина, говоришь? Полин у нас еще не было. Ты принята». Это было какое-то безумие! Для любого студента наш Приморский театр – это уровень, которому надо соответствовать (всегда стараюсь это делать, чтобы не ударить в грязь лицом: академическая сцена, не хухры-мухры!), но чудеса случаются. Я очень рада такому стечению обстоятельств!
– Вы не раз работали с художественным руководителем театра Ефимом Звеняцким. Это накладывает дополнительную ответственность или даже зажим?
– Зажим был, но сейчас он ушел. Конечно, Ефим Семенович отличается от всех – строгостью, властностью, но при этом – и добротой. Он тебя знает, ты его знаешь – уже нет необходимости друг другу понравиться (это уже произошло). Главное – понять, чего он от тебя хочет, и дать ему это. А как это сделать, если ты зажат? Наверное, так и с любым режиссером складывается, но другой станет тебе объяснять, разжевывать, искать ниточки в общении, а с Ефимом Семеновичем мосты уже наведены, осталось по ним сойтись и договориться. Мысли постановщиков могут быть спонтанны: «Попробуйте вот это, а сейчас – вот это», – и тебе важно быстро их поймать, чтобы воплотить, продемонстрировать и идти дальше или что-то менять. Но с худруком умение мгновенно ловить информацию важно особенно.
– Расскажите о режиссерах, которые приезжали к вам из других мест.
– У нас работал Вадим Данцигер, наш хороший друг. Его спектакли до сих пор идут на сцене театра: «Опасные связи», «Эдит и ее демоны» (он, кстати, уже полмира исколесил: мы с ним ездили и по России, и в Беларусь, и в Азербайджан). Эта постановка – одна из топовых у нас, я сама ею безумно восхищаюсь. В ней рассказывается история жизни Эдит Пиаф, которую играет Наталья Овчинникова, и это очень точное попадание в образ и вокально, и артистически.
Давно приезжал и Вячеслав Стародубцев, ставил «Сирано де Бержерака» и «Наказанного распутника» – современно, с помощью пластики, в визуально яркой форме, и публика эти работы не поняла тогда. Американцы Тина Кронис и Ричард Алгер сделали с нами постановку «Великий Гэтсби». Она вся была на движе, хотя и с минимумом танцев. Это совершенно другой опыт, но вот он как раз был принят – правда, года через два после премьеры. Мне довелось пообщаться с одним из зрителей, который признался, что не все ему было ясно – мол, реклама «Кока-колы» какая-то. Он просто не знал, что в ту эпоху алкоголь достать было сложно. Но многие, тоже не знающие исторических реалий, ходили к нам на волне популярности голливудского фильма. И расстраивались, потому что у нас не играет Леонардо Ди Каприо.
Еще у нас идет великолепная «Анна Каренина», поставленная норвежским мастером Мортеном Боргерсеном, – полупластическая, полулитературная композиция. Декорационное решение тоже нетрадиционное: на сцене тахта, огромная стена и шесть колонн. А недавно приезжал Константин Демидов. Его «Собака на сене», поставленная очень интересно, пользуется популярностью: в ней яркие костюмы, а само действие перенесено в 1960-е годы. Визуальная составляющая дает классической литературе новое дыхание, и никто не сравнивает постановку с кинофильмом, чего мы боялись.
Каждый режиссер приносит частичку нового в том числе и для актеров, играющих или смотрящих постановки со стороны. Мне кажется, если бы не было такого сложного опыта, как с «Наказанным распутником», дальше могло бы и не быть «Великого Гэтсби». Все идет поступательно, и ошибаться мы тоже должны. Театр вдохновляет людей на поиски непривычного в себе и в мире.
– К слову о публике. Порой региональный зритель действительно с трудом воспринимает новаторские формы. Что в этом смысле во Владивостоке?
– Владивосток – театральный город. Никто не позволяет себе встать и уйти со спектакля, выразить недовольство. (Правда, когда только появились электронные сигареты, кто-то пробовал курить в зале, но это быстро прекратили). Для людей визит в театр – это выход, диктующий манеру поведения и одежды. Сейчас многие приходят к нам по «Пушкинской карте» и ее региональному аналогу –«Арсеньевской». Большинство – юные зрители, в течение двух сезонов залы практически всегда полные. У нас разнообразный репертуар, и каждый может найти то, что ему нравится, – от сказки до «Мастера и Маргариты».
Другой вопрос, что зрители наши не всегда способны принимать что-то новое. Отдаленные части России не сразу воспринимают модные веяния: к ним ведь надо сперва привыкнуть, а потом и понять. Конечно, есть интернет, но даже самые известные блогеры, музыкальные группы, театры находятся в центре страны. Поэтому на Дальний Восток все доходит в виде отголоска того, что произошло в Москве, и становится популярным несколько позже. Мы стараемся приглашать режиссеров из столицы, чтобы получить глоток нового воздуха. В Молодежном театре недавно прошел фестиваль «Погружение», приезжало много постановщиков из разных городов. Такие творческие эксперименты дают публике опыт, который не часто найдешь в Приморском крае. Но все надо давать дозированно, иначе возникнет отторжение. Мы же, артисты, жаждем обучаться, впитывать, ищем тренинги и мастер-классы.
– Жаждете и пробовать разное, но никуда из театра не уходит такое понятие, как амплуа.
– Во время обучения нам давали попробовать разный материал, да и для самостоятельных работ советовали брать что-то новое для себя. Но я до определенной поры воспринималась как героиня: я высокая – 1 метр и 75 см, не субтильная, на миленькую инженю не подойду. В дипломном спектакле «Блажь» я должна была играть Сарытову. Но по стечению обстоятельств моя сокурсница не смогла сыграть роль, на которую планировалась, и я срочно вводилась на характерного персонажа – тетку Бондыреву. Для меня на тот момент было непонятно, как ее играть. Героиня – это стать, прямая спина, гордый взгляд, а что делать с характерным образом? Он дает пространство для импровизации, диктует масштаб энергетики, даже может запомниться больше, нежели главное действующее лицо. Но тогда я не понимала, как этим пользоваться, и на первом выходе ответственно проорала свою роль. Постепенно, конечно, начала осваиваться.
В театре сперва было много комичных образов, маленьких, шебутных, задорных, бегающих-прыгающих. Даже Миртл Уилсон в «Великом Гэтсби» – взбалмошная женщина в вечном движении. Пожалуй, только сказочные принцессы походили на героинь, но не в привычном смысле. Все-таки в детском репертуаре можно и похихикать, и сымпровизировать. Но в этом сезоне у меня появилась именно классическая героиня – Лидия Чебоксарова из «Бешеных денег». В этой роли пришлось многое вспоминать, ведь в таком спектакле не получается быть острохарактерной и яркой. Надо учитывать ее образование, положение в обществе. Да, сам материал современен и допускает возможности заострить, подкольнуть, но играть надо девушку как раз со статью и гордым взглядом. Хотя делать плоский стереотипный образ нельзя – будет скучно и тебе, и зрителю.
– До «Бешеных денег» у вас не было главных ролей. Нет ли обид в этой связи?
– У меня обиды нет. Конечно, бывают моменты, когда тебе хочется напомнить, что ты тоже здесь, в театре. Но всему свое время, все рано или поздно придет. В маленьких ролях ты обучаешься, пробуешь себя, готовишь психику и тело для чего-то большего. Думаю, никому не стоит торопиться. И даже если на первых порах тебе дали главную роль, это не значит, что так будет и дальше: ты же не только успешно можешь сыграть, но и сильно ошибиться, а потом лишь на «кушать подано» и станешь выходить. Надо успокоиться. Ты пришел в театр работать – вот и работай, делай, что поручают. Я как актриса ни от чего не отказываюсь. Надо бегать по сцене и кричать – пожалуйста. Недавно к нам приезжал Сергей Гармаш и ставил спектакль «С наступающим» (это его первый режиссерский опыт, который, по его словам, он повторять не будет). Там у меня выход на три секунды (но и к нему есть требования режиссера, и их нужно выполнить). Как я шучу – главное, не чихнуть в этот момент, чтобы не пропустить. Но даже про этот эпизод скажу: я работала с Гармашом – это так круто! Он мне говорил, какая я молодец, – прикольно же!
– Вы и в репертуаре для детей играли, а к нему многие артисты относятся сложно.
– У нас не так уж и много детских спектаклей, но мне нравится в них играть. Это такая отдушина! Понятно, что дети – самый сложный зритель, они должны тебе верить, но ты же веселишься и проживаешь историю вместе с ними. Ты не заставляешь их насильно сочувствовать тебе, а берешь их в свои друзья, и это так здорово! Они переживают все тоньше, чем взрослые: опытных зрителей сложнее очаровать и расположить к себе, они приходят часто с предвзятым отношением. А ребенок рад уже тому, что он в театре, что в гардеробе сдал пальто, а в буфете купил вкусняшку. Открывается занавес – и ты чувствуешь добрую энергетику. Помню, на премьере «Белоснежка и семь гномов» был забавный случай. Гномы на авансцене ложились спать, а ведьма тем временем давала героине отравленное яблоко. Какая волна поднялась в зале: «Не бери!» Многие коллеги начали хохотать, а я даже заплакала – так это было мило. Но надо было играть дальше, а дети кричали нам: «Белоснежка умерла!» С 2014 года идет этот спектакль, но до сих пор они безумно переживают эти моменты. Это восторг, хотя мы страшно устаем на сказках, ведь отдаем себя целиком, но ради таких волнующих минут я готова выходить на сцену.
– Давайте подробнее поговорим о вашей первой большой премьере, где у вас главная роль, – спектакле «Бешеные деньги».
– Лидия Чебоксарова – это сложно, действительно первая главная роль. Как подать ее, чтобы она не была противной? Она требует даже не актерского, а человеческого опыта. Когда читаешь пьесу, кажется, что героиня все делает ради денег. Но она ведь не знает, что может быть по-другому: ее так научила мама, заставившая мужа воровать, прикрываясь нуждами ребенка. Она вообще замечательная лиса – рассказывает всем, какая Лидинька непутевая: едет по магазинам и делает покупки, не спрашивая, сколько они стоят. А с чего бы она спрашивала, если ее так воспитали? И деньги она считать умеет, но не в своем кошельке, а в чужом. Ее проблема – новое платье, а «мы разорены» – это мамина проблема. И если единственное решение в этом случае – выйти замуж за богатенького, то так и будет, и любить необязательно. Ее-то саму все любят, как она считает, потому что в обществе за ней ухлестывают. Мы сразу отмели тему интимных отношений между ней и Телятевым (все-таки героиня из высшего круга, да это и не характерно для того времени) – тогда бы не случилось самой первой сцены. Они прекрасно флиртуют друг с другом, это им приятно. Но, когда случается беда, первым бежит от Лидии лучший друг. Зато тут как тут Кучумов. Глумов же появляется для того, чтобы все испортить, хотя если бы не он со своими письмами, могло бы произойти самое страшное падение в омут. Поэтому мне кажется, что в нашей постановке Глумов – в каком-то смысле спаситель. А Лидия – жертва обстоятельств. Очень медленно ей открывается жесткая правда о ее окружении, положении. И оказывается, мало верить в то, что ты прекрасен и богат, – надо смотреть глубже. Не на красивую одежду, а в душу и сердце.
А как героиня обучалась? «Мама, мне не нравится». Ну, и не нужно, читай французскую литературу и любовные романы. В этой роли трудно сделать так, чтобы зритель увидел наивность Чебоксаровой сквозь ее стервозность. Она напрасно думает, что ее шалость с Кучумовым закончится легко, что Васильков согласится ей помочь – он мог и отказаться, – что с Телятевым все разрешится – не видит она всего этого. С одной стороны, это даже классно: Лидия – по-своему очень честная, прямая. Как чувствует – так и живет. Да, это противно, но искренно. Самое интересное, что на премьерных показах мужчины смеялись сильнее – и это был злой хохот: «Вот как этой девочке надо!» А один зритель заметил про маму: «У меня теща такая же змея». Так что спектакль публику волнует, другой вопрос – как? Финальный монолог («Девушки, выбирайте не тех, которые изящно проматывают, а которые грубо наживают») я произношу, сидя на ступеньках на авансцене, практически в окружении зрителей. Склоняюсь к коленям, страдаю… Однажды женщина из первого ряда дотронулась до меня и сочувственно сказала: «Не переживайте вы так!» Хорошо, что у нас получилось показать, что не такая уж Лидия плохая. Это происходит благодаря режиссеру, моей игре (пора бы начать себя хвалить!). Но материал все равно жесткий, современный. Безумно рада, что смогла сыграть в пьесе Островского.
– На ваш взгляд, какой еще репертуар сегодня востребован?
– У нас разнообразный репертуар, и каждый может найти то, что ему по душе. Есть развлекательные постановки, классические, исторические. И отвлекающие от событий современности, и погружающие в них. Скоро 10 лет, как мы играем патриотический спектакль про Владивосток – «Крейсера». Сегодня он, к сожалению, приобрел новые точки соприкосновения с реальностью. Реплики про войну, людей, их мысли и переживания воспринимаются не в отношении Русско-Японской кампании, а здесь и сейчас. Один из персонажей не понимает, зачем ему воевать: мол, мне же японцы ничего не сделали – за что их убивать? Ему напоминают о присяге, о службе, о жаловании даже. Он же поклялся отдать жизнь на защиту Родины. Раньше этот эпизод воспринимался как предательство со стороны героя, вызывал возмущение. Теперь в зале гробовая тишина…
Еще один важный спектакль – «Поминальная молитва», один из старейших на нашей сцене, визитная карточка театра. И там есть волнующий эпизод, когда погромщики приходят на свадьбу к мирным жителям-евреям со словами: «Мы истинные патриоты России»… Всегда он воспринимался тяжело, но сейчас особенно. Всем страшно – и артистам, и зрителям.
Недавняя премьера – «По морозу босиком», патриотический спектакль про Великую Отечественную войну, про выдающуюся певицу Лидию Русланову, прошедшую ее вместе с бойцами. Она же первая у Рейхстага выступала после взятия Берлина нашими войсками. И вот ее посадили в тюрьму… Это жестоко, это не красит советскую власть, но это – время. И надо помнить, что в эти времена актеры, певцы, циркачи давали людям эмоции, а не сидели сложа руки с мыслями о том, что происходит вокруг. Так быстрее умрешь или доведешь себя до исступления. А надо нести свет, юмор, ощущение красоты и жизни. И жизнь эта не где-то далеко, а рядом. Приехала на фронт Русланова и привезла эти чувства с собой. И сегодня театр должен поступать так же. Нужно не погружаться во тьму, а искать счастье. И не стоит бояться реакции зала – надо понять, как он воспринимает то, о чем мы с ним говорим. Иногда возникает тягостное молчание, но мы чувствуем: все всё понимают. На то и театр, чтобы люди задумывались и принимали для себя правильное решение.
Дарья Семёнова
Фото из личного архива Полины Смагиной; из спектаклей «Бешеные деньги», «Великий Гэтсби», «Крейсера», «Мастер и Маргарита», «Принцесса на горошине»