Анна Нахапетова – актриса удивительной судьбы. Дочь знаменитых родителей – Веры Глаголевой и Родиона Нахапетова, – она с первых профессиональных шагов сумела стать самостоятельной творческой единицей. Сперва в балете, отдав служению сцене Большого театра 20 лет, затем, по окончании танцевальной карьеры – в театре драматическом. Сегодня в ее репертуаре 9 ролей в одном только Театре Романа Виктюка, в труппу которого она вошла в 2016 году, а были проекты и в других больших и малых коллективах, и в кино. Выразительная пластика, проникновение в суть образа, эмоциональность, передаваемая зачастую невербально, выделяют ее среди многих прекрасных исполнителей.
– Родители поддерживали ваше увлечение танцем. Балет казался им более надежным делом, нежели актерство?
– Я очень любила танцевать. В детстве я была застенчивым ребенком, но танец помогал мне раскрепоститься. Папа рассказывал, что, где бы я ни находилась, заслышав музыку, я начинала выплясывать, не стесняясь этого. Когда мне было шесть с половиной лет, я снималась в кино (фильм «Воскресный папа» – прим. Д.С.), но не загорелась этим процессом. Да и родители не хотели, чтобы я пошла по их стопам, понимая, насколько это сложно и как все зависит от удачи. А с известной фамилией, кто бы что ни говорил, к тебе всегда будет предвзятое отношение и обязательное сравнение. В балете только своей работой и трудом я могла доказать, что на сцене я не просто так. Это была основная причина моего выбора. Да и время было сложное: 1990-е годы, кино не снималось, в театры никто не ходил, артисты сидели без работы… При этом балетные коллективы гастролировали, видели мир и продолжали работать. Время, обстоятельства, решение моих родителей – все сложилось. Плюс – у меня были хорошие данные: когда я была маленькая, меня показывали профессиональным балеринам, а те в свою очередь в один голос говорили, что девочка должна танцевать. Тогда, конечно, никто еще не понимал, сколько сил нужно, чтобы прийти к заветной мечте. Начинала обучение в Питере в Вагановском училище, а через некоторое время перевелась в Московское, которое и закончила в классе Софьи Николаевны Головкиной, после чего была приглашена в труппу Большого театра, где прослужила 20 лет. Сколько себя помню, в училище еще занималась с педагогами дополнительно после уроков, поэтому, к сожалению, кроме станка я ничего не видела. Да и меня больше ничего не интересовало. Сейчас понимаю, что ребенок должен быть всесторонне развит, даже если идет к одной определенной цели. Когда моя дочка была маленькая, я «оторвалась» на ней, она перепробовала практически все кружки, которые только существовали.
– В семье присутствовал культ искусства?
– Если вы имеете в виду культ работ мамы и папы, то его не было. Только когда я сама снялась в кино в детстве, я поняла, чем они занимаются. У нас не было афиш и фотографий из фильмов (уже потом, разбирая квартиру, я их нашла – бабушка все собирала). Если по телевизору шли фильмы с участием родителей, мы не садились вместе перед экраном.
– Знаю, что вашу маму огорчало, когда ей напоминали об отсутствии у нее актерского образования. В чем-то вы повторяете ее путь, хотя и выходите постоянно на сцену в своем театре, чего Вере Витальевне сделать не удалось.
– Не могу сказать, что я повторила мамину судьбу. У нее в 18 лет все изменилось, во многом благодаря папе, и вся ее жизнь оказалась связана с кино. Она снималась у лучших мастеров, сама стала режиссером и получила более сорока призов на престижных международных фестивалях, с фильмом «Одна война» попала в шорт-лист премии «Оскар» от России. Огорчал ли ее вопрос об образовании? Наверное, в глубине души – да. Но она прекрасно понимала, что своей работой всем всё доказала. У меня же профессиональное балетное образование, и полжизни я отдала балету. Мне нравилось танцевать, но я чувствовала, что этого мне мало. Когда я увидела свой потолок в этой профессии, все закрутилось в другом направлении. Уже 11 лет я работаю в драматическом театре и за это время сыграла более 20 спектаклей. Стабильно выпускаю по две-три премьеры в год, и это здорово. Повторюсь: только работой ты можешь доказать, артист ты или не артист.
– Кажется, вы не честолюбивый человек. Да, вы танцевали в Большом театре, но не было ли сожаления, что не в качестве примы?
– Я проработала 20 лет в кордебалете, но при этом танцевала сольные партии. Когда говорят: «Ой, ты у воды стоишь!» – никто не понимает, что это не просто сложно, а колоссальный труд. На это кладется жизнь! Даже чтобы просто попасть в число лебедей, ты должен быть избранным. Любая девочка из кордебалета Большого театра в другом коллективе сможет танцевать ведущие партии. Сольно я выступала в характерных и демихарактерных танцах, а так перетанцевала весь классический репертуар и очень этим горжусь. Это дало мне уникальные навыки. Например, я могу периферийным зрением увидеть, а потом повторить все, что делают люди слева и справа от меня. Этому можно научиться только в процессе работы. В Большом артистки кордебалета должны двигаться, как одно целое. Это помогло мне и в театре. Однажды, когда я уже работала у Романа Виктюка, заболела актриса одного спектакля, и я вышла в массовке. Там не было слов – только пластика и переходы. До этого я постановку не видела, и при этом не наврала ни одного движения. Эта ситуация помогла мне убедиться, что весь мой прошлый танцевальный опыт был не зря.
– И уж наверняка вы благодаря ему выработали стальной характер. Помогает ли это в вашей сегодняшней профессии?
– Это качество нужно и драматическому артисту, да и вообще всем, кто занимается творчеством. Плисецкая говорила: «Судьба – это характер». В чем-то мне его не хватило. Зато у меня абсолютная трудоспособность – балет закалил меня. Когда я делала первые шаги на драматической сцене, именно моя трудоспособность всех подкупала. Я настолько привыкла работать, что, когда работы нет, мне ее ужасно не хватает. В Большом театре в ранний период моего творчества у меня было по 25-28 спектаклей в месяц. Потом их стало меньше и в силу возраста, и в силу того, что я начала заниматься драматическим искусством. И все равно мне казалось, что мне недостает сцены, зрителей, репетиций. Театральный режиссер Гульнара Галавинская вовлекла меня в активный игровой процесс. Она преподавала в Киношколе «Лестница», находившейся рядом с Большим, и я к ней бегала на репетиции. С годами понимаю, что все это было не просто так.
– Можно ли сказать, что вы окончательно расстались с танцем?
– С танцем нельзя расстаться – бывших балерин не бывает. Я служу в таком театре, где пластика имеет значение. Мне помогает моя школа. Два года назад, когда я думала, что в танец как таковой уже точно не вернусь, меня пригласили исполнить роль Галы в пластическом спектакле «Русская муза Сальвадора Дали». Долго отнекивалась: я адекватный человек и понимаю, что если ты выходишь на сцену, ты должен соответствовать своему статусу балерины, 20 лет проработавшей в театре. Не просто так мы уходим на пенсию в 40 лет: может, непрофессионалу этого не видно, но я вижу возраст артиста и по спине, и по рукам – по всему. Бывают случаи, когда это не заметно, но редко. Меня долго уговаривали, и я поддалась. Вошла в форму, встала к станку. Скорее всего, этим поступком я решила доказать себе самой, что все возможно: нет понятия «не могу» – надо обязательно пробовать. Сейчас мне не хочется останавливаться. Круто, что почти в каждом драматическом театре есть пластические постановки без слов. Надеюсь, и в нашем они появятся.
– Первая проба сил – постановка «Люпофь» в Театре Сатиры. Как профессиональная балерина вышла на драматическую сцену?
– С режиссером и ведущим актером Театра Сатиры Станиславом Николаевым мы снимались в двух проектах. Его отец на момент постановки был художественным руководителем Днепропетровского театра оперы и балета, а мама танцевала те же партии, что и я, – классические и характерные. Все сложилось, и, когда он стал ставить спектакль по написанной им пьесе, он пригласил меня, поскольку изначально постановка планировалась как синтез балета и драмы. Потом Стас говорил, что со мной было очень тяжело: я ничего не умела, была безумно зажата, приходилось семимильными шагами осваивать азы актерского мастерства. До этого момента я снималась в кино и, честно говоря, не очень ответственно подходила к тому, что делала: как-то выезжала на своей органике и была уверена, что и в этих репетициях она меня спасет. Но нет, драматический театр – совсем другая вещь. Я была настоящим истуканом и не могла произнести ни слова. Наш спектакль начинался с танца, который ставил для меня Олег Николаев, папа Стаса. Только так я могла выйти из состояния зажима. Сейчас понимаю, что есть много раскрепощающих тренингов, но 11 лет назад я о них не слышала. Тогда никто не мог поверить, что это мое начинание подарит мне новую профессию. В тот момент, конечно, мысли о перемене и уходе из Большого еще не было. Мы играли «Люпофь» два года, а потом меня пригласили в «Другой театр» на роль Лауры в спектакль «Стеклянный зверинец» режиссера Гульнары Галавинской, где я познакомилась с Дмитрием Бозиным, ведущим артистом Театра Виктюка. И эта встреча в результате оказалась судьбоносной.
– А когда окончательно сделали выбор в пользу драматического театра?
– Был случай, когда у меня в один вечер было поставлено два спектакля. Постановка «Люпофь» шла один час и двадцать минут, а в Большом я должна была танцевать в балете «Спартак» Куртизанку в третьем акте. Я отыграла в Сатире, прыгнула в метро, доехала до Большого… Мне едва успели сделать прическу и грим (для этой партии тело покрывают морилкой). В итоге я все успела, но это был переломный момент, когда я поняла, что надо делать выбор. И я его сделала. В этом мне помог Роман Григорьевич Виктюк. С подачи Дмитрия Бозина меня ввели в спектакль Театра Виктюка «Нездешний сад. Рудольф Нуреев», но и тогда я еще совмещала балет и драму. А потом Роман Григорьевич позвал меня на главную роль в «Крылья из пепла» и пригласил в свою труппу.
Самая большая проблема для балетного артиста – это уход из театра: ты не можешь без сцены, без зрителей. Судьба распорядилась так, что у меня в профессии начался новый этап. Сегодня я играю героинь, проживаю то, чего была лишена в балете.
– Расскажите о Гульнаре Галавинской, много работавшей с вами на начальном этапе вашей артистической карьеры.
– Вспоминая нашу историю, мы обе не можем понять, как она меня нашла. Вроде бы кто-то из ее знакомых видел «Люпофь». Тогда она ставила «Стеклянный зверинец», а актриса, игравшая главную роль, ушла в декрет. Оставалось чуть ли не 10 дней до премьеры, нужен был экстренный ввод. Не знаю, почему из огромного количества драматических артисток она выбрала меня. Возможно, потому что хореограф Артур Ощепков поставил пластические мизансцены, и ей хотелось, чтобы эта пластика была воплощена так, как задумана. Галавинская обратилась ко мне, и я согласилась. Гульнара очень много мне дала, мы не раз с ней работали. Это и Киношкола «Лестница», где я репетировала в спектакле «Дом Бернарды Альбы», и Мичуринский театр, куда впоследствии перенесли «Стеклянный зверинец» (в итоге я получила приз за лучшую роль на фестивале «Театральный АтомГрад»), и Московский драматический театр на Перовской, где я сыграла Анну Одинцову в спектакле «Отцы и дети» и благодаря этой роли попала в шорт-лист премии «Звезда Театрала». Появление Гульнары в моей жизни стало подготовкой меня к Виктюку.
– Можно ли сказать, что вы нашли свой театральный дом в коллективе Виктюка?
– Свой дом в этом театре я нашла даже раньше, чем вошла в его труппу. Дмитрий Бозин приглашал на свои премьеры, и я с огромной радостью всегда приходила к нему. Смотрела, как работают актеры, и думала, что счастливее их никого нет. Они обладают сумасшедшей энергией, как и сам Виктюк. Я сразу приняла эту эстетику и почувствовала, что она мне близка. Приходила на спектакли, садилась в зал, и меня уносило куда-то в другое пространство. Это что-то невообразимое! Но мечтать о том, что когда-нибудь я стану актрисой этого театра, я не могла. Мне казалось, я не имела на это даже права. Слава богу, судьба распорядилась по-другому. И когда я стала играть в спектаклях Виктюка, очень многому я училась именно у его артистов, подглядывая за ними на репетициях. Они суперпрофессионалы и, что меня поразило, абсолютно бесстрашны, для них не бывает слова «нет». Помню, на одной репетиции Роман Григорьевич попросил меня залезть на верх огромной декорации. Я испугалась, сказала, что не смогу. Он позвал другого актера... Мне было так стыдно: все могут, а я нет. И я поняла, что в этом театре надо хотя бы попробовать, а уж режиссер тебе скажет, так или не так. Я учусь здесь всему и, надеюсь, буду еще учиться. Для меня Роман Григорьевич – незаменимый гений и выдающийся художник, невероятная мощь и целая вселенная. Великим счастьем было работать с ним. От процесса репетиций вырастали крылья. Надеюсь, вся та энергетика, которой он пропитал театр и нас, артистов, сохранится, и мы пойдем дальше с тем багажом, который у нас есть.
– Приход нового руководителя – всегда стресс для артиста. Как вы приняли Дениса Азарова, ставшего худруком театра после ухода Романа Виктюка?
– Для меня очень важны не только профессиональные качества, но и человеческие. Я считаю, что должна быть дружеская атмосфера в коллективе. Денис Николаевич, не зная Романа Григорьевича лично, говорил о нем с невероятным теплом. Он понимал, куда пришел, и знал, что для каждого человека в театре Виктюк занимает особое место в сердце и душе. Поэтому ценно то, что Азаров сохраняет память о мастере и относится к этому трепетно и правильно. Понятно, что театр будет меняться, развиваться и идти вперед. У Дениса Николаевича прописан репертуарный план на три года. И у людей будет выбор: посмотреть что-то новое или вернуться к старому.
– Сложно было принять новую манеру работы? Как работалось на постановке «Пир» по произведениям обэриутов – первой премьере Азарова в качестве худрука?
– Было понятно, что узнать нового художественного руководителя можно только в работе. То же самое понимал и он про нас.
Обстановка на репетициях располагала к доверию. Мы были вместе, делали одно дело. Азаров сразу увлек нас темой спектакля: Хармс и обэриуты – их тексты, их судьбы и судьбы их текстов. Странные люди, живущие вне времени и счастливые вопреки и несмотря. Это непростая литература, другая, абсурдистская, и, как говорил сам Денис Николаевич, именно этот спектакль станет своего рода манифестом, определяющим дальнейшее направление нашего театра. Мы много говорили и обсуждали персонажей. Мне предложили роль Эстер Русаковой (жены Даниила Хармса – прим. Д.С.), Азаров придумал, что героиня будет изъясняться всего несколькими четверостишиями и только на французском языке. Это была для меня очень непростая задача, но в этом и был интерес: в нечастых своих появлениях донести до зрителя судьбу человека и рассказать о любовно-болезненных отношениях Эстер и Даниила Ивановича. Удалось или нет – судить уже не мне. Мне лишь хочется надеяться, что наша постановка будет оставлять у смотрящих послевкусие. Что-то должно внутри перевернуться, тогда то, что мы делаем, имеет место быть. Ты можешь ничего не знать о Хармсе и членах Объединения Реального Искусства, а после спектакля начать читать их книги, биографии и недоумевать, как раньше ты был с ними не знаком. А можешь быть в теме и тогда увидеть заложенные здесь философские тонкости. В любом случае, он интересен, необычен и безумно красив. Признаюсь, я читаю зрительские отзывы, и порой простое «спасибо» греет душу. Артист проделывает огромный путь именно для этого.
В следующем сезоне планируется несколько премьер, и все с нетерпением ждут распределения ролей, чтобы работать, работать и работать.
Дарья Семёнова
Фото из личного архива и архива Театра Романа Виктюка