«Метель» из цикла Александра Сергеевича Пушкина «Повести Белкина» – одно из самых пленительных произведений мировой литературы. Тем удивительнее, что, знакомое русскому читателю буквально с детства, оно не стало репертуарным и обрело не слишком (во всяком случае, пока) богатую сценическую историю. И все же многие театры страны рискнули поставить его на своих сценах – с тем, чтобы зритель, следящий причудливые узоры режиссерских интерпретаций, еще и еще раз захотел перечесть любимые страницы.
«Простой сюжет – самый богатый, – писал о прозе Пушкина Наум Берковский. – Простой сюжет, простой образ обнажают нормы жизни, картину действительности доводят до, казалось бы, безличной обобщенности, и, однако же, нельзя измерить, сколько души, сколько эмоционального смысла в этой картине». [Берковский Н. Статьи о литературе. О «Повестях Белкина» (Пушкин 30-х годов и вопросы народности и реализма). – М., Л.: Государственное издательство художественной литературы, 1962. С. 254]. Эти слова в полной мере могут быть отнесены к удивительному циклу «Повести Белкина», знакомому всем со школьной скамьи. Сам великий поэт шутил тем, что новеллы его заранее ничего не обещали читателю – так все в них безыскусно и прозрачно, даже, на первый взгляд, обыденно. Но простота эта, как водится, обманчива и способствует обобщениям сколь угодно масштабным. Сцена блуждания в снежной круговерти героя «Метели» Владимира Николаевича, буквально заблудившегося в трех соснах, ясно показывает ничтожность человека на том поприще, управляют которым высшие силы, и «узенькая площадь внезапно расширяется, и общим законам жизни – “судьбы” – дано достаточно места, чтобы они могли разыграться, как это им свойственно». [Там же. С. 298].
И простота эта, и «душа и эмоциональный смысл» должны были бы сделать «Повести» репертуарным произведением – на экране и на сцене. Однако этого не произошло, и каждая маленькая история цикла имела свою далеко не всегда богатую театральную или кинематографическую судьбу. Романтическую «Метель»воплощали в визуальных образах достаточно часто, и прочтения ее бывали самые различные: и удачные, и не очень, и, что называется, близкие к первоисточнику, и едва ли не игнорировавшие его дух при буквальном соответствии. Постановщики прошлого и настоящего выбирали для интерпретаций разные формы, жанры, манеры. И всегда в выигрыше оставались те, кто уступал первый план гениальному автору: в театре ли, кино или на литературно-музыкальном вечере слово Пушкина оставляло впечатление более пленительное, нежели любая режиссерская трактовка – о них и пойдет речь ниже.
_____
Кинематографическая история «Метели» весьма скромна. Владимир Басов, рассуждая о своем фильме, вышедшем в 1964 году, так формулировал его идею: «Широкий формат, цвет помогут нашему съемочному коллективу проследить рождение чувства, показать как можно дольше и подробнее на экране неторопливую, но полную глубокого внутреннего содержания жизнь современников Пушкина. Хочется сделать истинно русскую картину, снять русскую землю, чтобы фильм был симфонией России, ее движения и прогресса. Сделать просто, неприхотливо, чтобы это была пастель, а не лубок» [Дмитриева Н. «Метель» после «Тишины» / Смена. – 1964. – №11. – С. 31]. При подобном замысле неудивительно, что в работе не было ни иронии (как романтически-серьезен Георгий Мартынюк в роли Бурмина!), ни лиричности (Валентина Титова кажется чересчур отстраненной). Она не снискала зрительского успеха, запомнившись в основном красивейшими видами Суздаля и Пскова (прелесть русского пейзажа превосходно передает операторская работа Сергея Вронского) и музыкой Георгия Свиридова.
Возможно, относительная неудача Басова стала причиной дальнейшего невнимания кинематографистов к произведению. Во всяком случае, следующей киноверсии «Метели» пришлось ждать 20 лет, да и то она тесно примыкает к театру: в 1984 году Петр Фоменко создал телеспектакль по мотивам повести (в рамках работы над циклом). «Телевизионное прочтение “Метели” разворачивается в двух планах. Один – это собственно сюжет: добросердечное, нежное повествование. Второй план – фатальная игра “рока”, предопределившая судьбы героев. <…> Для каждого из этих двух планов создан музыкальный эпиграф – написанные композитором Львом Солиным на слова Пушкина простодушный романс “Окно” и баллада “Бесы”». [Телевидение и радиовещание. – 1983. – №5. – С. 46]. Режиссерская интонация совпадала с авторской в простоте, безыскусности и теплой иронии; сама картина говорила о высоких нравственных проблемах – в частности, предопределении, коим так опрометчиво пренебрегают люди (пожалуй, Фоменко оказался одним из немногих мастеров, тонко наметившим эту пушкинскую тему).
Та же неподдельная искренность характеризовала и актерские работы Полины Медведевой (Марья Гавриловна), Сергея Тарамаева (Владимир) и Владимира Симонова (Бурмин). (К слову, визуальный образ Бурмина вызвал у одного из зрителей возмущение, сегодня кажущееся даже комическим, учитывая, с какой небрежностью подходят художники и постановщики к деталям костюма и приметам времени. Так, в прессе было опубликовано письмо, где внимательный инженер Михалевский пенял создателям телеспектакля на неправильно подобранный знак отличия: «…На шее полковника на полосатой ленте красуется большой белый крест – судя по его размерам, Георгий второго класса. Но помилуйте, Георгиевский крест второй степени (не говоря уже о первой) – награда исключительная: его получали только полководцы за крупнейшие победы…» [Михалевский Ю. Разве это мелочи? / Литературная газета. – №31, 31 июля 1985. – С. 8]). Романтическая и наивная, телеверсия повести напоминала старинную открытку, где в легкой дымке, нанесенной временем, проявлялись лица героев: полудетское радостное личико девушки с темной косой, вдохновенное, со счастливой глуповатой улыбкой – мечтательного поэта-влюбленного, мужественно-красивое – легкомысленного гусарского полковника, так неосторожно пошутившего когда-то. Павильон с драпировкой (художник Станислав Морозов) казался затерянным посреди огромного российского пространства, овеваемого метелью, наполненного светом.
Поэтичность трактовки Фоменко – театральной природы, ведь где как не сцене, в живом контакте со зрителем, может полноценно звучать слово поэта? Хотя и жанр литературно-музыкальной композиции вполне подходит для того, чтобы донести до людей пушкинскую историю во всей первозданной красоте и чистоте. Именно в таком виде предстала «Метель» перед публикой II Московского Рождественского фестиваля классической музыки в 2013 году, где мастер камерного чтения, актриса Театра им. Вахтангова Антонина Кузнецова, наизусть прочла повесть. (В качестве музыкального сопровождения симфоническим оркестром Центра П. Слободкина под управлением дирижера Михаила Леонтьева был исполнен знаменитый цикл Георгия Свиридова). В похожем ключе, но уже более театрализовано, был решен и спектакль Андрея Беркутова «Пушкин. Из повестей Белкина», где артист МХТ им. Чехова Данил Стеклов единолично разыгрывал «Гробовщика» и «Метель». Работа была создана в мае 2015 года в Государственном музее Пушкина на Пречистенке.
Таким «театральным» образом Литмузей обращался к наследию классика и в прошлом. В 1974 году там состоялась своеобразная премьера – грампластинок, выпущенных фирмой «Мелодия», с инсценировками «Повестей Белкина», сделанными под руководством режиссерского тандема Валерия Михайловского и Виктора Монюкова (который читал авторский текст в четырех из пяти пластинок). Запись «Метели» была создана в 1972 году, главные роли исполняли Михаил Зимин (Бурмин), Всеволод Абдулов (Владимир) и Кира Головко (Марья Гавриловна).
Это не единственный пример постановки «Повестей Белкина» как единого цикла (в той или иной художественной форме). В 1997 году Андрей Любимов представил спектакль по собственной инсценировке в «Пятом театре» Омска. Зрители и артисты расположились на сцене, отделенной занавесом от пустого зала. «Толпа странных людей пересказывает, перебивая и сплетничая, историю жизни Белкина – и оттуда переходит к собственно историям. Эти люди – ведущие, своеобразный хор и участники историй – появляются из сундуков, уставленных по стенам…» [Федорова В. Судьба человеческая – судьба народная / Театральная жизнь. – 1999. – №6-7. С. 48]. Разумеется, звучала и «Метель», сделанная весьма иронично: в Марье Гавриловне особенно подчеркивался провинциализм, смешное жеманство, наивность, и даже обмахивалась она двумя веерами сразу.
Весь цикл полностью инсценировал и Юрий Еремин в московском Театре им. Пушкина (2001 год), но каждая повесть представляла собой фактически литературную композицию с участием одного артиста. Так, «Метель» обретала интонации Тамары Лякиной, «где она – намеком, полутоном – и бедная Марья Гавриловна, и ее добрая мамаша, и юный, пылкий Владимир… Но, возможно, больше всего это кумушка-соседка, упоенно рассказывающая, похоже, многократно повторенную историю воображаемой толпе барышень в воображаемой гостиной. Со вкусом, порой с аффектацией профессиональной актрисы, но и с отзвуками романтических иллюзий ушедшей молодости». [Душевных мук волшебный исцелитель. Пушкин на сцене Пушкинского / Театральная жизнь. – 2001. – №1. С. 19-20].
Лиризм и ирония – две краски, особенно заметные в цикле. Спектакли, поставленные по его мотивам, тоже условно можно разделить на две категории, где в качестве основной интонации звучит либо поэтически-классическая традиция, либо безудержный юмор. Безусловно, воспринимать «Повести» в веселом ключе можно хотя бы потому, что ирония свойственна романтизму, однако далеко не всегда этот термин понимается адекватно. Произведения Пушкина – все-таки не анекдоты, пусть и предполагают они возможности для шутки. Так, активно шутил в спектакле Магнитогорского драматического театра режиссер Тимур Насиров в 2018 году, увидевший, в частности, в «Метели» пародию «на дамский, слезливый, сентиментальный роман (ведь дамы любят все таинственное, местами лишенное логики, но зато со счастливым финалом)», – как сообщает сайт театра. «Несчастья той метельной злополучной ночи, когда юные Марья Гавриловна (Мария Павлова) и Владимир Николаевич (Александр Васильев) не смогли соединиться в счастливом браке, оканчиваются через несколько лет настоящим триумфом… Тут уже впору играть бравурный марш, который завершит эту полуанекдотическую историю чудом обретенного счастья» [Богданова П. Веселый Пушкин. «Повести Белкина» А.С. Пушкина в Магнитогорском драматическом театре им. А.С. Пушкина / Современная драматургия. – 2019. – №3, июль-сентябрь. – С. 190-191].
В этой трактовке следует обратить внимание на слово «таинственное» и вспомнить, что у пушкинской «Метели» есть литературный прототип, хотя и преображенный до неузнаваемости – во многом благодаря упомянутой иронии. Речь о новелле Вашингтона Ирвинга «Жених-призрак». «Ее сюжетный мотив тот же: подставной жених, от чужого имени он идет под венец с невестой, и все совершается к полному счастью молодых – каждый нашел в другом то, чего искал. Настоящий жених убит еще до венца, – у Пушкина жених тоже убит, но после несостоявшейся свадьбы». [Берковский Н. Статьи о литературе. О «Повестях Белкина» (Пушкин 30-х годов и вопросы народности и реализма). – М., Л.: Государственное издательство художественной литературы, 1962. С. 289]. Но такой заманчивой отсылки никто из постановщиков не делал. Зато существует много сценических версий «Повестей», дополненных другими сюжетными мотивами, построенных так, что истории вплетаются одна в другую, а то и вовсе переиначены (оставим за скобками сочинение Василия Сигарева «Метель», подробно разобранное в статье В. Шуникова [Шуников В. Игра с литературной традицией в новейшей отечественной драме / Современная драматургия. – 2014. – №2, апрель-июнь. – С. 219-220]). На этом пути дальше всех зашел, пожалуй, Анатолий Праудин, в 1998 году поставивший в ТЮЗе им. Брянцева пьесу Натальи Скороход «А.П. Покойный бес». Это был, по сути, спектакль о творчестве, за которое приходится платить высокую цену. В частности – Ивану Петровичу Белкину (Валерий Дьяченко), чью жизнь превратили в безумие собственные же персонажи. В центре сцены художник Март Китаев помещал болото, откуда и появлялись герои. Сюжеты переплетались между собой, выдвигая одно сквозное действующее лицо – Беса (Иван Латышев), увозившего Дуню из родительского дома, оскорблявшего Сильвио, женившегося на Маше ночью в церкви. Всех девушек-героинь играла Маргарита Лоскутникова, и никого из них не смог спасти несчастный автор.
«Спектакль разбит на эпизоды, словно разноцветное витражное стекло на осколки. Сочетание эпизодов, их последовательность определяет не желание восстановить прежнее изображение, а возможность поиграть цветовыми сочетаниями и световыми эффектами в острых гранях стекла», – писал рецензент о работе [Акимова Ю. Метель / Петербургский театральный журнал. – 1998. – №15, май]. Неудивительно, что подобное «поигрывание» многими было воспринято напряженно. По поводу постановки возникло множество острых дискуссий, в театр даже приглашалась врачебная комиссия, чтобы оценить воздействие «Беса» на детскую психику. Крамолы не нашли, да и критики были скорее благожелательны. А Римма Кречетова подытожила и вовсе очень мудро: «Зато школьник получит нормальную дозу эстетического облучения, столкнется с чем-то ему до конца непонятным, с какими-то новыми для себя ощущениями» [Кречетова Р. Промежуточный человек / Театральная жизнь. – 1998. – №2. С. 49]. Хотя внятно воспринять сюжет и суть той же «Метели» явно не удалось бы не только этому школьнику, но и театроведам со стажем.
В схожем ключе, хотя и куда деликатнее, поступили в середине 2000-х годов в Театре-студии Светланы Крючковой в Санкт-Петербурге. Спектакль «Покаяние и прощение» был создан по мотивам «Станционного смотрителя» и «Метели». Автором инсценировки и режиссером сценической фантазии выступил Руслан Кудашов. Его постоянные соратники Алевтина Торик и Андрей Запорожский помогали ему сценографически оформить действие. Оно развивалось «внутри магического круга, очерченного на сцене горами черновиков, пути персонажей кружат и переплетаются вокруг стола, который трансформируется по ходу сюжета то в карточный, то в конторский, то в обеденный. Или даже превращается в “кибитку удалую”, в надгробие (“где стол был яств, там гроб стоит?”) и т.д.» [Константинова А. Что снилось покойному И.П. Белкину. / Петербургский театральный журнал. – 2006. – №3 (октябрь). – С. 158]. В постановке акцентировалась поэтическая тема: Белкин, персонаж Р. Ярославцева, отождествлялся если не с Пушкиным, то с типично романтическим литератором, влюбленным в своих героинь, тут же возникал «“живой портрет” кисти Кипренского (Д. Петросян) в роли рокового соблазнителя Минского», который «поет под гитару романс на стихи Дениса Давыдова из советского кинофильма про “гусар летучих”». [Там же]. Но главная ее идея – милосердие и сочувствие, сопутствующие самой «неправильной», «грешной» любви. Ведь и Дуня (Э. Любченко), «очаровательно невинная в своей соблазнительности» [Там же], и интеллектуальная Марья Гавриловна нарушали предписанные законы морали и общества, поддавшись силе сердечного влечения. Недаром режиссер подчеркивал, что героине из «Метели» грозила настоящая гибель – в образе «Гостьи в белой маске», – но и она отступала перед горячей молитвой родителей девушки.
Еще более классическое прочтение, пусть и включающее в себя достаточное количество отступлений от оригинала, удалось в 2020 году Виктории Печерниковой в постановке «Мятель» Бийского театра. (Отметим кстати, что в нашем обзоре это первая театральная работа, сделанная непосредственно по «Метели», без обращения к другим произведениям цикла). Спектакль начинается со своеобразного маленького пролога, объясняющего необычное написание названия. «Мятель» – от глагола со значением, близким к «смущаться, заботиться». «Страсти мятут душу», – сообщает со сцены персонаж, отождествляемый с автором (Инга Вороновская). Она заводит музыкальную шкатулку, напоминающую карусель, – и вдруг оказывается, что так же художником Ксенией Кочубей решено и пространство сцены. Герои, медленно кружащиеся в изящной конструкции, читают канонический текст, расширенный корпусом писем Пушкина, других его литературных произведений (а также отрывками из «Светланы» Жуковского) и фольклора. Реплики распределены между артистами, что добавляет происходящему динамики, но одновременно и несколько перебивает цельное впечатление (впрочем, на то и «мятель»).
Юные герои повести представлены с изрядной долей иронии. Марья Гавриловна (Елена Балмашева) – смешная девица в белом тюлевом платье с утрированным воротом, с трудом читающая письма на французском языке – конечно, от ее возлюбленного, романтического Владимира Николаевича (Владимир Крылов), носящего подчеркивающий талию зеленый щегольской сюртук. Интересно, что в спектакле текст их составляют послания Пушкина к супруге Натали, и эта параллель дает происходящему более глубокую и серьезную коннотацию.
Режиссер умеет неожиданно сменить тон – с иронического на мистический, – что характерно и для повести. Возможно, в пушкинской «Метели» не так явственно фольклорное начало, тогда как Виктория Печерникова опирается на традицию, заданную поэзией Жуковского. Подготовка к побегу Марьи Гавриловны – едва ли не обрядовое действо, где есть и черные ленты, и зеркала, закрывающие лица, и тревожное музыкальное сопровождение. Вьюга, ставшая непреодолимой преградой планам молодых людей, воплощена выпукло, броско – как закрученная проволока, обвивающая небольшое пространство сцены. (В целом постановка решена графично, но расцвечена благодаря деталям. Зеленые воздушные шары в руках обозначают рощу, где встречались влюбленные, ленты и цилиндры того же цвета способствуют возникновению живописного визуального эффекта). Артисты кутаются в плащи, надвигают на глаза цилиндры – и вот уже рождается ощущение переломного события в судьбах людских, усиливающееся острой световой партитурой Андрея Абрамова.
Несчастье, свершившееся метельной ночью, меняет героев. Сперва Маша все отчетливее превращается в куклу с дергаными движениями, словно «механизм» бедной девушки испорчен страшным происшествием, а Владимир повисает на руках Автора как безвольная марионетка. Затем и вовсе роли переходят к другим артистам: Марья Гавриловна Анастасии Блюмской – не резвая девочка, но задумчивая молодая дама, похожая на Натали Гончарову и платьем, и прической, а ее несостоявшийся муж, являющийся ей как воспоминание, становится грустнее и серьезнее (его играет Виктор Чурилов). Трансформируется и декорация – теперь перед зрителем предстает обычная комната с изящной светлой мебелью, где за столиком сходятся в шахматном поединке романтическая героиня и Бурмин (Артем Фоменко), занявший место забываемого возлюбленного.
Развязка решается эффектно: летят фигуры, сброшенные с доски тоскующим Бурминым, встает прекрасная Марья Гавриловна… Герои уступают место Автору, завершающему спектакль письмом Пушкина: «Но жизнь все еще богата… Новые созреют нам друзья… А детки будут славные». Гаснет свет, фокусируя внимание зрителей на стоящей на столе маленькой музыкальной шкатулке, куда словно вернулись персонажи дивной «Метели». Кружатся фигурки, и вечным будет это движение, как вечна гениальная пушкинская повесть о людях, таких крошечных перед лицом Мироздания.
_____
Сегодня в театрах Москвы можно увидеть две «Метели» (уже безо всяких добавлений), поставленные в совершенно разных манерах. Одна – в подчеркнуто юмористической, поскольку адресована молодежной аудитории. Работу, представленную в РАМТе Александром Хухлиным в 2019 году, нельзя назвать пошлой или нехудожественной, но от уровня литературного первоисточника она отстоит довольно далеко, хотя пересказ повести сделан добротно. Режиссер выбирает в целом единую, пусть и не всегда подходящую стилистику: это почти лубок и пастораль с карикатурными пейзанами а-ля рюс, оживленно жестикулирующими, шумно разговаривающими и производящими тысячу действий в минуту. При этом действо идет в крошечном пространстве малой сцены, а актеры играют вплотную к зрителям, прямо на столе, выстроенном вместо сценического помоста, за и под ним (сценография Марии Митрофановой).
За этим длиннейшим столом с откидной секцией бойкая служанка Сюся (Марианна Ильина) с утрированным «народным» говором разливает чай, раздавая чашки желающим в зале, «доит корову», чье мычание звучит в записи, там же гоняет кур и разводит всяческую суету. Ее барышня Марья Гавриловна (Виктория Тиханская) в белом девчачьем наряде, с задорными кудряшками кажется гораздо более инфантильной. Девушка без конца сыплет цитатами из книг самых разных авторов, особенно по вкусу ей фраза «я поступил неосторожно, предаваясь милой привычке, привычке видеть и слышать вас ежедневно», повторенная множество раз. (Читавшие Пушкина зрители понимают, что эта реплика, в финале долженствующая быть произнесенной Бурминым, докажет героине их духовное сродство с молодым героем). Интересно, что среди этого парада цитат тексту повести приходится несколько ужаться.
Герой первого Машиного романа, бедный армейский прапорщик Владимир (Данила Богачев), представлен почему-то с выбеленным лицом, в парике и стилизованно французском костюме, да еще и с сильнейшим заграничным акцентом. Молодой человек ведет себя довольно фривольно и даже вынужден прятаться за столешницей, когда батюшка (Алексей Мишаков) приходит звать дочку пить чай с чабрецом. «Француз» резво скачет по столу, пишет любовные записочки на крохотных листочках, спрятанных в подвешенном к потолку ведерке, а потом разбрасывает их как конфетти. В конце концов он уговаривает Машу тайно венчаться, и бойкая служанка, дотоле служившая влюбленным почтальоншей, резво собирает хозяйку, укладывая в куль длиннейшую сплетенную из соломы косу – девичью красу. Родители девушки, отужинав среди горящих подсвечников, забираются под скатерть с головой и мирно спят, тогда как беглянка все по тому же столу пробирается к выходу.
Скатерть, покрывающая помост, действительно походит на снег, а спрятавшиеся под ней родители напоминают сугроб, и эта придумка очень удачна. Но этот эстетический всплеск так и остается разовым. Фантастический рассказ о несостоявшейся свадьбе решен как читка, а сюжетный переход к финальной части повести осуществлен формально: Маша облачается в черное, Гаврила Гаврилович, прочитав что-то приличествующее случаю, отправляется в мир иной (под стол), а неугомонная Сюся то носится с имперским флагом, сообщая о времени незабвенном славы и восторга, то цитирует Петрарку, предваряя любовь героини и гусарского полковника Бурмина (Иван Воротняк).
Крепкий, плотный, плечистый невысокий Иван Воротняк, облаченный в весьма условный черный доломан и одну перчатку – на поврежденной в боях руке, – меньше всего похож на русского офицера в высоком чине. Грубым голосом он начинает объяснение с Машей. Никакого трепета при воспоминаниях о личных событиях поистине трагических герой не выказывает, равно как не интересуют его и соображения религиозного характера. Возглас девушки: «И вы не узнаете меня?» – сражает его наповал. Бурмин теряется, хватает воздух ртом, мычит наподобие глухонемого и жестикулирует, с очевидным трудом вмещая в мозг смысл сказанных слов.
Наконец осознание и сознание приходят, и молодые люди, проделав кунштюки, никак не свойственные русской аристократии XIX века, воссоединяются. Радуются все: матушка, служанка, куры, коровы, наверняка и папенька на том свете. Грустить до́лжно только «французу» Владимиру (тоже, впрочем, покойному): его таки победил отечественный воин – как оно, собственно, следует и по истории.
_____
Эта постановка может быть отнесена к «иронической» линии, хотя очевидно, что подобная интерпретация мало соответствует содержанию термина, да и духу повести тоже. Не то – спектакль Малого театра 2018 года в режиссуре Алексея Дубровского, не только собравшего прекрасный актерский состав, но и сумевшего скромно отступить на второй план – к вящей славе действа.
Сюжет гениальной повести неожидан, и даже давнее с ним знакомство не перечеркивает этого эффекта в тонкой работе нынешнего главрежа Малого. Он справедливо считает текст самодостаточным и первоочередным героем постановки, а потому его «Метель» – инсценированная проза, в художественном чтении и сопровождении оркестра (дирижер Андрей Кузнецов) главенствующая на сцене. Василий Бочкарев, выведенный под именем Издателя, читает пушкинскую повесть, напоминая зрителям не только о влюбленной паре, но и об Иване Петровиче Белкине. Задник, «отрезающий» авансцену от сценической коробки, оклеен исписанными чернилами листами, скомканные бумаги и под конторкой, за которой персонаж народного артиста ведет свое повествование. Для оживления в спектакль введен мальчик-слуга, хотя его присутствие носит скорее рекомендательный, нежели настоятельно необходимый характер. Впрочем, ничто не портит весомое звучание авторского слова и великолепную музыку Георгия Свиридова. Возможно, для ускорения ритма действа (а в постановке неожиданно есть антракт) стоит читать некоторые главы вместе с «Музыкальными иллюстрациями», но живое исполнение служит, безусловно, к его украшению, да и хронометраж «Метели» всего 1 час и 45 минут.
Художник Мария Утробина выделяет оркестру глубокую боковую нишу, а в центре сцены устанавливает пологий деревянный помост, на который в согласии с текстом выходят герои повести. Молодой, красивый, порывистый Владимир (Константин Юдаев) танцует и смеется с прелестной юной Марьей Гавриловной (Мари Марк), одетой в девически белое платье. Пара играет шарфом и кружится в вальсе (балетмейстер Наталья Цыбульская), еще не зная, какое испытание готовит ей судьба. Взволнованно читают артисты свои роли, падают с колосников листы бумаги, напоминая и о снежной метели, закружившей персонажей, и о повести Белкина, и, что даже важнее, о великом произведении Пушкина. Все в спектакле Алексей Дубровского призвано подчеркнуть живое слово – и сценография, и световая партитура (художник по свету Андрей Изотов), и музыка, и игра. Антракт, объявляемый после волнующего описания несостоявшегося побега Маши, несколько наивно поддерживает напряжение сюжета, но как знать, сколько в зале тех, кто не читал «Метели»?
Во втором действии чтение ведется на авансцене, артисты торжественно встают у пюпитров, точно собираясь присоединиться к оркестру и его вдохновенному исполнению. Низкий голос Игоря Петренко не аффектированно сообщает подробности удивительной женитьбы его героя – Бурмина, с дрожью и слезами восклицает трепещущая Маша: «Боже мой, боже мой! Так это были вы! И вы не узнаете меня?», со скрытым ликованием произносит Василий Бочкарев великолепную финальную фразу (произносить приходится трижды, но так и не выходит молодой полковник из оцепенения, вызванного внезапным оглушающим счастьем, что выглядит психологически правдивым) – и вальсом завершается «Метель» Малого театра. Ее главное достоинство – простота трактовки и уважение к тексту. Иллюстративность – не плохая характеристика в случае, когда речь идет о произведении, намного превышающем возможности актеров, режиссеров и даже зрителей. Лучшее, что можно сделать на таком спектакле, – постараться не упустить ни слова, ни звука из великолепного действа, созданного Александром Сергеевичем Пушкиным и Георгием Васильевичем Свиридовым.
_____
Так маленькая повесть оживает в режиссерских построениях, игре артистов, световой и музыкальной партитуре, сценографии. Ее небольшой объем обманчив: «она содержит в себе коллизии и сюжетные линии романного масштаба и может быть воспринята как подобие маленького романа, своего рода роман-миниатюра. <…> Романное содержание спрессовано до минимального повествовательного пространства» [Гей Н. Проза Пушкина: Поэтика повествования. – М.: Наука, 1989. С. 53-54]. Неудивительно, что и усилий для воплощения она требует гораздо больше, нежели предполагает текст в несколько страниц. Тех, кто потратил много времени для обдумывания всех коннотаций, аллюзий, ответвлений, идей, в нем содержащихся, ждет награда – зрительское внимание и восхищение. Много ли таковых удач среди постановок, представленных в настоящем обзоре, – решать самостоятельно каждому смотрящему.
_____
А совсем скоро, в конце марта, свои «Повести Пушкина» представит в Театре им. Вахтангова Анатолий Шульев – и это будет новый причудливый узор сценической «Метели».
Дарья Семёнова
Фото из спектаклей Малого театра и РАМТ; эскизы Ксении Кочубей
к спектаклю Бийского драматического театра