Актриса Омского театра драмы Юлия Пошелюжная – не просто классически красивая героиня с глубоким волнующим голосом, но настоящая артистка русской театральной школы, умеющая для каждой роли найти свою интонацию, пластику, мысль и чувство. В ее репертуаре есть и Дуня Раскольникова, и Елена Андреевна из чеховского «Дяди Вани», и Поликсена из комедии Островского «Правда – хорошо, а счастье лучше», играет она и в спектаклях по произведениям зарубежных литераторов. Разговор о жизни, профессии и их взаимопроникновении состоялся во время недавно завершившихся столичных гастролей омичей.
– Ваш выбор профессии – обычная история о девочке, мечтавшей стать актрисой?
– В детстве я долго ходила в театральную студию, но не могу сказать, что мечтала быть актрисой – мечтала я петь. На тот момент мне не хватило амбиций, наверное, чтобы попробовать себя профессионально в этой сфере. Тогда я думала, что от природы нужно иметь уникальные вокальные данные, считала, что у меня не все идеально. Потом только поняла, что все можно развить, ухо натренировать, диапазон расширить и т.д. Сейчас я работаю над этим плодотворно. У меня в театре есть музыкальные спектакли, я очень их люблю.
Что касается актерства, то мне очень нравились наши занятия и спектакли в студии, но, когда меня спрашивали: «Ты будешь артисткой?» – я отвечала: «Нет, ну что вы!» Я прагматично смотрела на жизнь, понимая, что нужно получить более основательную специальность. Хотя, может, это были и не мои мысли, потому что в тот период я толком не понимала, кем хочу быть.
– От этого непонимания вы и отучились год на программировании? Или вам действительно нравилась математика?
– Я любила математику, особенно решать уравнения. Сейчас, мне кажется, ни одного не решу! Как-то странно: то, что не использую, моментально исчезает из памяти… Но вообще у меня со всеми предметами было хорошо – я окончила школу с серебряной медалью. При этом я совершенно не знала, куда поступать. В театральный даже не пробовала: хотела поехать в НГТИ (Новосибирский государственный театральный институт – прим. Д.С.), но на тот момент не получилось. Поэтому подала документы всюду, куда могла. Но мой школьный выпуск пришелся на второй год пробного ЕГЭ, и я как медалистка шла по особому конкурсу. Недобрала баллов на бюджет, а поскольку на платный факультет не было возможности идти, пришлось вернуться обратно в свой родной поселок, где я с легкостью прошла в колледж и стала учиться на программиста. Это был тяжелый период: для меня было трагедией, что я никуда не поступила, я не понимала, как это могло быть. Мне этот год хотелось просто выкинуть из головы. Так и произошло в итоге: сейчас я с компьютером абсолютно «на вы», хотя неплохо когда-то программы писала. Потом я поняла, что в тот момент не по своей дороге пошла, не надо от судьбы уворачиваться. И хорошо, что все так сложилось, потому что я попала в нужное время на свой курс.
– Тем не менее, лишних знаний для артиста не бывает. Что важного для профессии вы вынесли из детства и юности?
– Да много чего неплохо бы уметь артисту. Но лично мне с детства была привита культура поведения на сцене, ощущение партнерского взаимодействия и, конечно, любовь к театру. Я ведь по театрам тогда не ходила, да у нас и был только любительский коллектив. А в студии я научилась слушать и уважать партнера, быть благодарной зрителю и чувствовать его.
– Безусловно, это важно для артиста в любом регионе. А мыслей об учебе в столице у вас никогда не возникало?
– Я училась в Барнауле, и почему-то не было у меня мыслей поступить куда-то еще. Анализируя то время, я сейчас не понимаю, почему же не поехала в Москву и даже не попробовала. На самом деле, у нас тоже был непростой курс. Его художественным руководителем был Валерий Сергеевич Золотухин, а мастером – Геннадий Васильевич Старков, очень сильный специалист. Они дали нам прекрасную школу. Курс был сплоченный, учились мы при Молодежном театре (Молодежный театр Алтая им. В.С. Золотухина – прим. Д.С.) и «варились» в своей атмосфере. Постоянно ездили на гастроли, фестивали студенческие, разные мероприятия. Такая насыщенная у нас получалась жизнь, что и не думалось о том, чтобы куда-то еще поступать. Один наш сокурсник все-таки уехал в столицу, а остальные всем коллективом пришли в МТА. Мне кажется, что-то в этом было правильное.
– Не было опасений на выпуске, как сложится ваша актерская судьба в Барнауле?
– Мы понимали, что нас ждет после обучения, ведь курс же целенаправленно для Молодежного готовили, поэтому меня ничего не пугало. Мы пришли в театр на таком энтузиазме, хотели поднять его, потому что тогда он угасал, и существование его было грустным. А мы мечтали своей творческой энергией дать ему новую жизнь. Так случилось, что после выпуска нам даже не дали возможности куда-то поехать попробоваться. Да мы и не сопротивлялись. Тем более, что это совершенно ошибочное мнение, будто на периферии театр не нужен. На Алтае был очень хороший зритель: мы собрали свою публику, к нам стала ходить молодежь (до этого школьников приводили классами). Мы играли спектакли и для нее, и для детей, и для людей постарше. Охват был широкий. В наших постановках звучало некое высказывание, даже провокационное порой. К нам приезжали молодые интересные режиссеры. И все сразу полюбили МТА, захотели видеть, чувствовать, размышлять. Это важно.
– В афише Молодежного театра наверняка было много спектаклей для детей. Какие роли вы там играли?
– Наша репертуарная политика позволяла мне играть разные роли: Варю в «Бумбараше», Кошку в «Бременских музыкантах» (в спектакле была именно кошка, а не кот). Хотя вы правы, в Молодежном театре предполагается и соответствующий репертуар. Но в том-то и беда, что я не принцесса, и я это всегда понимала. Правда, одна принцесса у меня была – но она была такая нормальная девчонка и разговаривала басом.
– По ряду обстоятельств вы ушли из МТА и вошли в труппу Омского театра драмы. Почему именно в этот коллектив?
– Когда меня спрашивали: «Если не в Барнауле, то где бы еще ты хотела играть?» – я всегда (помимо московских коллективов) называла либо «Красный факел» в Новосибирске, либо Омскую драму. Это естественно, ведь это два самых громких сибирских театра. Не знаю почему, но Омск всегда был мне ближе, хотя я даже в городе ни разу не была, а спектакли видела только на видео в процессе обучения. Двое наших студентов были заняты у Мити Егорова в постановке и ездили с ним на фестиваль, где и посмотрели омский репертуар. Вернувшись, они так вдохновенно про все рассказывали, что это осталось у меня в сердце.
Когда мне пришлось уйти из Молодежного (а было четко понятно, что нужно уходить), я была в прострации и не понимала, куда идти. В Омск я даже заявление подать боялась! Мялась-мялась, и вдруг одновременно несколько постановщиков, с кем я работала, говорят, что из Драмы по семейным обстоятельствам уходит артистка, и в коллектив ищут молодую героиню. Все советовали: «Напиши им!» Я написала и выдохнула, и внезапно меня пригласили на прослушивание, после которого и взяли. Я благодарна всем-всем-всем и высшим силам, что так случилось, и я оказалась здесь. Все сибирские города чем-то похожи друг на друга. Мои коллеги мне все показали и рассказали, а вскоре и мой брат приехал сюда учиться. Потом сокурсница поступила в Омский ТЮЗ, и образовалась почти семейная компания. Это помогло в адаптации.
– Это важно, особенно учитывая, что на новом месте вам пришлось начинать с экстренных вводов.
– Вводы – очень волнительный момент. У меня их было много! В первый же сезон я встала на все роли ведущей артистки, на место которой пришла. Мы поехали в сентябре на гастроли в Алма-Ату, и у меня было пять премьерных вводных спектаклей! Это был сумасшедший дом, стресс, я вся перетряслась. Я же понимала, куда пришла. В театре служат народные артисты, они на тебя смотрят и оценивают, что ты можешь. Но мне помогали все, и я очень благодарна за это.
– С тех пор в вашей копилке появилось много спектаклей, где вы изначально были в распределении. Что играть интереснее: то, что близко вам самой, или, наоборот, что-то максимально далекое?
– Легче играть то, что близко тебе. Это «я в предлагаемых обстоятельствах», и ты естественно идешь на определенные реакции. Но в таком случае есть большая вероятность скатиться к штампам. А интереснее играть роль, противоположную тебе. Это известный факт: всегда хочется покопаться в мотивах поведения, понять, что движет героем, разобраться, какие мысли возникают в его голове. Сцена дает тебе защиту, выходя на нее, ты – не ты, поэтому можешь делать то, чего не можешь себе позволить в жизни. Ты прикрыт, тебя никто не ранит и не обидит. Я в реальности многие вещи просто не могу сделать: заговорив с кем-то значимым, покраснею 10 раз. То же самое происходит, если надо петь, – волнуюсь очень, хотя в спектакле пою «за здрасьте» что угодно и не переживаю.
– Сталкивались ли вы с проблемой амплуа? Вы красивая девушка – должно быть, в вас видят только героиню.
– При распределении внешность, несомненно, играет роль. Я всегда воспринималась как классическая героиня. Но в наше время красивой артистке тяжело (конечно, это сугубо мое личное мнение), потому что она 150 раз должна доказать, что еще и талантливая при этом. Все режиссеры хотят работать с актерами с интересными необычными внешними данными. Сейчас приветствуетсяне столько красота, сколько какая-то «изюминка», что ли (безусловно, при этом тоже должен быть талант и умения). Бывало у меня и так, что говорили: «Нет, она не подходит для моего спектакля – слишком красивая», – представляете? А тебе же хочется работать, ты можешь говорить со зрителем со сцены, доносить важные мысли, а не просто красиво ходить. Это моя боль!
Чисто теоретически все могут играть всё, но на деле это не так. Сегодня постановщики пересматривают взгляды на классические произведения, пробуют новое, так что одна и та же роль может прозвучать абсолютно по-разному. Но бывает и так, что сделали такое необычное распределение, а артист не «попадает»: не потому что не хватает таланта и умений, а потому что природа не его или опыта нет, чтобы понять, в чем суть героя, какими крючками его зацепить и к себе притянуть. Тогда и возникает вопрос об амплуа. Но в жестких рамках никому не хочется существовать, конечно. К слову, у нас есть спектакль «Орфей спускается в ад» – так у меня там характерная роль, и я ей очень дорожу. В ней есть энергия, этим она меня и привлекает. Еще была «Мама Рома», где я играла девушку Бруну – одну из моих любимых ролей: она далека от меня и тем более от амплуа героини, но рождена мной с абсолютной любовью. Да, в любой работе можно найти, про что говорить, но мне нравятся мощные выплески. Или в водевиле «Лев Гурыч Синичкин» я играла Раису Миничну даже не в характерном ключе, а почти в антрепризном, и делала это с удовольствием. В таких случаях можно поиграть в хорошем смысле этого слова.
– Иногда говорят, что в региональном театре необходима быстрая сменяемость репертуара. Это так?
– В нашем театре 5-6 премьер в год. Есть спектакли-долгожители, которые идут по 10 лет. Некоторые, конечно, быстро снимают: не пошли, или какая-то техническая проблема возникла. Но необходимости быстро менять репертуар для удовольствия публики у нас нет. Наш зритель ходит по много раз на одно и то же название. Я даже удивляюсь иногда, когда мне пишут, что кто-то третий раз сходил на какую-то мою постановку. Но театр – живое существо, ни один выход на сцену не похож на другой. Ты каждый раз приносишь что-то новое.
– А дефицита режиссеров не ощущается? Впрочем, в Омск часто приезжают мастера.
– Да, к нам часто приезжают, хотя сейчас сложный период (как и везде, впрочем). Но вообще руководство старается как можно больше приглашать значимых в театральном мире мастеров. Сменяемость имен, как это характерно для Москвы, – большой плюс: ты приспосабливаешься к новому способу работы и учишься чему-то, что тебе непривычно. А когда ты постоянно работаешь с одним и тем же режиссером в течение нескольких лет, существует опасность успокоиться. Ты понимаешь, чего он от тебя хочет и в каком плане использует (что ни говори, а у каждого востребован свой набор качеств), и заранее знаешь, что нужно делать. А как же творчество, развитие? Правда, с Георгием Зурабовичем Цхвиравой, нашим главным режиссером, довольно трудно успокоиться. Он всегда что-то придумывает и ищет. Более того, он не бросает и уже выпущенные спектакли: если мы куда-то едем, то он не просто репетирует и подчищает огрехи, а может внести кардинальные изменения. Это вулкан, и это интересно.
Мне кажется, я достаточно пластична, и мне нравится работать с разными режиссерами. У нас с Георгием Зурабовичем хороший тандем, мы комфортно существуем. Но я и с другими мастерами всегда нахожу общий язык. Например, в Омской драме значимые работы у меня были с Александром Баргманом: в одной постановке у меня был ввод, в другой – «На чемоданах» – небольшая роль, но я ее любила. Потом возник «Дон Жуан» – спектакль сложный, заставляющий тебя существовать на пике эмоций и переживаний, но я отношусь к нему очень нежно и трепетно. Невероятная работа была с Борисом Павловичем: он поставил «Жизнь» по повести Льва Николаевича Толстого «Смерть Ивана Ильича», и я совершенно по-новому взглянула на актерскую профессию, на способ доносить текст и произносить Слово. Была в этом такая чистота и правда личная, без игры! Прекрасный был спектакль... Еще я очень люблю Митю Егорова. В Омской драме мне пока не удалось с ним поработать, но, когда я училась в Академии, его приглашали на постановки в Молодежный, и он много работал с нами, а позже был главным режиссером театра и во многом повлиял на мое становление как артистки и личности. Он очень чуткий, с актерами все подробно разбирает, я понимаю, чего он хочет. Он умеет вытащить из тебя всю правду на сцене и добивается, чтобы ты говорил со зрителями про свою боль. Мы всегда были на одной волне, абсолютно ему доверяли и были готовы браться за любые названия.
– Но классику ничто не заменит? У вас ведь много прекрасных ролей в драматургии мирового уровня, например, Елена Андреевна.
– В классике можно копать бесконечно. Я тоже сейчас подумала про «Дядю Ваню», которого мы привезли в Москву. В пьесе заложены глубочайшие темы и про счастье, и про одиночество – в одном слове не расскажешь. Каждый человек во многом несчастен, он ищет себя и свое место в этой жизни. Ищет – и чаще не находит. Насколько в наше время в России актуально звучит текст гениального Чехова, какие он краски приобретает в связи с тем, что происходит! В момент премьеры казалось, что имеется в виду что-то очень личное, а теперь ты понимаешь, что это касается всего мира и обретает глобальный смысл. В этой постановке 4 акта, и они все разные. В рамках каждого из них я веду свою линию с той направленностью, которая в нем заложена. Конечно, я стараюсь «тянуть» одну тему сквозь все акты, но внешние проявления у нее различные. Например, второе действие – это вообще сон, видение, мираж, поэтому и образы моей героини получаются разные. Внутренние проблемы героев настолько глубокие и мощные, что артисту можно просто зарыться, искать в различных направлениях и находить что-то новое снова и снова. Это очень хорошее подспорье для актерского роста. Как и любая главная роль. Да, бывают поверхностные произведения, но даже в них главная роль учит тебя вести линию и в целом спектакль. Это тяжело, но это новая ступенька в твоей жизни.
Омские зрители очень хорошо принимают «Дядю Ваню», на поклонах я вижу только благодарные глаза. У нас он играется с тремя антрактами, абсолютно по Чехову. Может быть, это не привычно для современных зрителей (хотя сейчас нет определенных стандартов для постановок), но смотрят они на одном дыхании и не уходят.
– Вы как-то говорили, что мечтаете сыграть Настасью Филипповну. Можно ли считать, что мечта частично осуществилась, ведь у вас есть Дуня в спектакле «Свидригайлов. Сны»?
– Я прикоснулась к Достоевскому, что уже счастье. Но ведь Дуня и Настасья Филипповна – это не одно и то же, а два абсолютно разных вулкана. Так что мечты остаются. Вообще я не могу сказать, что у меня есть какая-то роль заветная, но Настю я бы сыграла, конечно! А с Дуней у нас особая история. Я ее уже играла в Молодежном театре, еще будучи студенткой. Мы с ней подружки! Что касается этого спектакля в целом, то в нем надо помогать друг другу «вытаскивать» его, и я всеми силами стараюсь дать ответную энергию своим коллегам, чтобы они ею наполнились. На сцене бывает всякое, конечно. Да, каждый день не похож на предыдущий: мы приходим с разным настроением, в мире происходят различные события, поэтому действительно можно и не «зацепиться». Но это тоже нормально, мы все живые люди. Тогда останавливаешься на секунду, выдыхаешь, находишь себя и идешь дальше.
– Мы беседуем с вами во время гастролей Омской драмы в Москве. Довольны ли вы тем, как они проходят?
– Как могут не нравиться гастроли? Это же всегда кайф. Первым спектаклем у нас был «Визит дамы», в котором я не занята. Но мне рассказывали, что зрители встали в финале. И я забеспокоилась, как же мы будем играть «Дядю Ваню». У нас в театре в Омске три ряда, а здесь большой зал – попробуй донеси! (Гастроли проходили в Театре им. Вахтангова – прим Д.С.). И нет! Все получилось, сыграли совершенно по-другому, нежели год назад на «Золотой Маске»: возникли какие-то иные линии, зацепки, взгляды, темы. Нас вызывали несколько раз! В Москве! Было очень приятно. У меня ощущение, что сейчас спектакль прошел лучше. Все-таки премии и номинации закрепощают, ты начинаешь волноваться жутко, все может посыпаться. Понимание, что кто-то тебя оценивает, даже если ты играешь пятый гриб, давит. А во время гастролей у тебя одна задача: рассказать людям историю, увлечь их, зарядить эмоциями и переживаниями. В этот раз нас очень хорошо принимают.
К слову, получать номинации тоже приятно. Не важно даже, возьмешь ли ты премию: для нас значимо уже то, что нас оценили и выделили. Хотя плох тот солдат, который не мечтает стать генералом! На периферии часто случаются прекрасные спектакли и артисты замечательные, так что не будем нарушать традиции – пусть номинируют!
Дарья Семёнова
Фото из личного архива